— ко мне поворачивается Алферов. — Ах, Володя, Володя…
— Да, Борис, хорошим человеком был Широбоков, смелым, честным, добрым. Прекрасный летчик, великолепный товарищ…
— Что верно, то верно. — Алферов тяжело вздыхает. — И все же вам надо уснуть. Утром снова работа. Мы-то на земле останемся, а вам в воздух.
— На чем в воздух-то?
— На самолете, конечно. Дадут же чей — нибудь.
— А чей? Лишних-то нет.
— Ну как же? Широбокова машина теперь, наверно, будет нашей… Завтра ее починят…
Алферов умолкает, и я больше не беспокою его. Человек он своеобразный. Борис убежден, что в авиации укоренилась вопиющая несправедливость. Техники, по его мнению, живут на фронте «как у Христа за пазухой», а летчики несут неправомерно большую нагрузку. «Мне даже в глаза прилетевшему после боя домой летчику смотреть стыдно», — признается подчас Алферов.
«Да, хороший ты парень, Борис, добрый, мужественный, — мысленно говорю я ему. — Но в этих своих суждениях ты не прав. Да разве мыслима боевая работа летчика, его победа в воздушной схватке без твоего участия!..»
Потом я снова припоминаю подробности боя, в котором погиб Широбоков, Об этом бое уже несколько раз рассказывал нам Костылев. Мне кажется теперь, будто я своими глазами вижу, как все было. Вот пикируют со стороны солнца «мессершмитты». Вот наши разворачиваются, но не успевают контратаковать, Костылев — ведущий группы, и первый удар фашисты нацелили на него. Чтобы спасти командира, Широбоков бросается в промежуток между вражеским самолетом и истребителем Костылева. Очередь, предназначенная Костылезу, осыпает машину Широбокова…
Я лежу, укрывшись чехлом, смотрю в темноту ночи и только сейчас, кажется, начинаю по — настоящему понимать, каким человеком был этот Широбоков, какое благородное сердце билось в его груди. И подвиг Володи кажется мне в чем-то похожим на подвиг бесстрашного пехотинца, который в бою под Новгородом, выручая своих товарищей, попавших под огонь фашистского пулемета, бросился на него и ценой своей жизни спас положение. Неделю назад, когда мы были еще в Низине, в эскадрилью приезжал из Кронштадта политработник. Он-то и рассказал нам о славном герое — пехотинце. Политработник проводил политинформацию вечером. А утром я перебрал все имевшиеся у нас газеты, однако упоминания о советском бойце, бросившемся на вражеский пулемет, нигде не нашел. Но спустя много лет мне стали известны и подробности этого подвига, и имя героя, 24 августа 1941 года под Новгородом, штурмуя Кирилловский монастырь, превращенный фашистами в свой опорный пункт, группа младшего политрука Александра Панкратова попала под губительный огонь пулемета. Вырвавшись вперед, Панкратов бросил гранату и ранил вражеского пулеметчика. Огонь прекратился, но ненадолго. Когда раздалась новая очередь, Панкратов сделал последний рывок и навалился на пулемет всем телом. Рота завязала бой внутри монастырских стен…
И еще я узнал, что Александр Панкратов — мой земляк. Это был тот самый Саша Панкратов, с которым мы вместе учились в школе ФЗУ и работали на Вологодском паровозовагоноремонтном заводе. Теперь в Новгороде на берегу реки Малый Волховец стоит обелиск. Золотом сияет на нем надпись:
Стала вечною славой мгновенная смерть
ПАНКРАТОВ Александр Константинович
закрыл своим телом вражеский пулемет 24 августа 1941 г. в боях за Новгород
И каждый раз, останавливаясь перед этим обелиском, я вспоминаю не только о Саше, но и о Володе. В жизни они не знали друг друга. Но в подвиге они — братья.
ТРУДНЫЙ ЧАС ЛИНКОРА «МАРАТ»
Машина Широбокова отремонтирована. Ее передают нам. Техники собрались возле самолета. Все как бы чего-то ждут. Так и кажется, что сейчас придет сюда Володя. Придет, застенчиво улыбнется, сядет в кабину. Но подходит командир эскадрильи капитан Уманский. Подходит, осматривает самолет, притрагивается к латкам на месте пробоин, постукивает по ним, будто проверяя на прочность, похлопывает ладонью по фюзеляжу и поворачивается ко мне:
— Хороший был человек Широбоков... Берегите, товарищ Каберов, его машину…
Наши ребята сделали сегодня уже по четыре вылета и теперь отдыхают. Ефимов прилег прямо под крылом самолета на разостланной техником куртке. Костылев ушел в наш капонир. Мясников, Львов и Халдеев с мыслью «прихватить минут по шестьдесят на каждый глаз» устроились в землянке. Я же, приняв самолет, решил дождаться очередного вылета прямо в кабине и тоже прикорнул малость.
Но недолог сон летчиков. Вскоре над стоянкой взвиваются две зеленые ракеты.
— Вылет! — кричат всполошившиеся техники, едва успевшие заправить самолеты.
— На выручку к морякам!.. Воздушный налет на «Марат»! — разносится по стоянке.
Подняв облака пыли, наша шестерка идет на взлет. Два самолета ЯК-1 и четыре ЛАГГ-3 — все богатство нашей эскадрильи.
Ведет группу старший лейтенант Мясников на своем «якушке». Его ведомый — новый летчик нашей эскадрильи старший лейтенант Львов немножко знаком мне. Мы встречались перед войной на стрелковых соревнованиях. Я тогда вроде бы неплохо вел огонь по воздушным целям. Но когда самолет — буксировщик сбросил матерчатый конус, по которому стрелял Львов, все диву дались: конус был буквально изрешечен. Казалось, для этого статного, с лукавым прищуром живых серых глаз, русского парня такого понятия, как «закон рассеивания;), вообще не существует.
Теперь он у нас в эскадрилье. И это не беспомощный новичок. На кителе Львова сверкает орден Красного Знамени, полученный им за отвагу и боевое мастерство, проявленные в пору советско — финляндского конфликта 1939—1940 годов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106