Это его бесило. Едешь с ним в машине, поспоришь, он останавливает машину где-нибудь на полпути: «Вылезай!» — «Не вылезу. Довезите до трамвайной остановки». Стоим полчаса, стоим час, наконец он не выдерживает, поскольку куда-то опаздывает, хлопает дверкой и довезёт до трамвая. Или, скажем, вызывает к себе, начинает ругать последними словами: такой— рассякой, что-нибудь не так, хватается за стул, ну, и я тоже, идём друг на друга. Я говорю: «Имейте в виду, если вы сделаете хоть малейшее движение, у меня реакция быстрее — я все равно ударю первый». Вот такие были отношения.
Несколько раз он ставил вопрос в горкоме о том, чтобы меня сняли с работы, а я уже был начальником управления. С коллективом я неплохо сработался, горком не давал меня уволить, в это время вторым секретарём работал Федор Михайлович Морщаков — человек интересный, умный, и он не раз меня выручал.
Однажды управляющий мне в один год объявил 17 выговоров — это было рекордом. Я 31 декабря собрал все выговора, пришёл к нему, хлопнул об стол и сказал: «Только первый выговор в следующем году объявите, и я устрою скандал. Имейте в виду». Второго января я уже имел выговор за то, что мы не работали первого. Первого января — праздник, выходной, но тем не менее, по мнению управляющего, надо было работать. Я решил бороться с этим выговором. Пошёл по всем инстанциям. Мне его отменили. И после этого он уже был более осторожен.
Потом он подал на меня в суд. Попытался поймать на неточно сделанной финансовой отчётности. Истцом со стороны треста выступал главный бухгалтер, а я, соответственно, ответчик. Сижу на скамеечке в районном суде, доказываю, что ничего здесь ни подсудного, ни криминального нет. Умный судья, к счастью, оказался, лет, наверное, сорока-сорока пяти. Он в заключение, когда объявлял решение суда, сказал буквально следующее: «В действиях каждого руководителя может или должна быть доля риска. Главное, чтобы эта доля риска была оправданной. В данном случае в действиях Ельцина риск как раз был оправдан. Поэтому решение суда — Ельцина полностью оправдать, а все издержки суда отнести за счёт истца, то есть за счёт треста». Это был сильный удар и по главному бухгалтеру, и по управляющему, этот суд вдохновил как-то и меня. Правда, главный бухгалтер не забыл своё унижение на суде и, будучи членом парткома треста, попытался меня ущипнуть во время приёма в партию.
Среди многочисленных вопросов на парткоме он задаёт мне такой вопрос: «На какой странице, в каком томе „Капитала“ Маркса говорится о товарно-денежных отношениях?» Я, совершенно точно зная, что он и близко не читал Маркса и, конечно, не знает ни тома, ни страницы, тут же и в шутку и всерьёз ответил: «Второй том, страница 387». Причём сказал быстро, не задумываясь. На что он глубокомысленно заметил: «Молодец, хорошо знаешь Маркса». В общем, приняли меня.
Самодурство управляющего продолжалось до тех пор, пока меня не направили на работу главным инженером домостроительного комбината, который был крупнее, чем его трест.
И ещё, пожалуй, стоит вспомнить, как мне объявили строгий выговор с занесением в учётную карточку по партийной линии на бюро городского комитета партии. Я только что стал начальником стройуправления. До меня начальником был жуткий разгильдяй, пьяница, все, что можно было завалить, он завалил, в том числе и строительство школы-интерната. В сентябре, когда я пришёл на его место, шла кладка первого этажа, а должно было быть четыре. То есть, конечно, объект был похоронен заранее, и никакими усилиями его сдать в конце года было нельзя. И вот в начале года в райкоме меня принимают в партию, выдают партийный билет в торжественной обстановке, а на следующий день — бюро горкома партии по итогам года. Вдруг слышу: давайте, чтобы не повадно другим было, объявим Ельцину строгий выговор с занесением в учётную карточку.
Я вышел на трибуну и говорю: «Товарищи члены бюро (а народу было много), поймите, вчера только мне вручили партийный билет. Вот он, ещё горячий. И сегодня вы предлагаете вынести мне, как коммунисту со стажем всего один день, строгий выговор с занесением в учётную карточку за несдачу интерната. Тут строители есть, они подтвердят, сдать его было просто невозможно». Нет — упёрлись: пусть другим будет неповадно. Ну, Ситников тоже, видимо, сыграл свою роль. Это был серьёзный удар.
Я искренне верил в идеалы справедливости, которые несёт партия, так— же искренне вступал в партию, досконально изучил и устав, и программу, и классиков, перечитал работы Ленина, Маркса, Энгельса. И тут вдруг на горкоме такое произошло… Через год строгий выговор сняли, но в учётной карточке запись оставалась вплоть до обмена партийных документов. Только тогда у меня учётная карточка стала чистой.
Вообще же, это только в последнее время мы стали размышлять о негативной роли вмешательства партии в хозяйственные дела. Тогда и хозяйственники, и тем более партийные работники, считали это совершенно в порядке вещей. И я так считал, и для меня было совершенно естественно, когда я получал вызов одновременно в несколько райкомов партии на совещания, правда, естественно, пытался увернуться от всех этих заседаний, но то, что они проходили, то, что там с помощью накачек, выговоров и так далее решались многочисленные хозяйственные и прочие проблемы, — это было сутью существования системы, и никаких вопросов или возражений не вызывало. Главное, чтобы не попался какой-нибудь райкомовский аппаратчик-зануда, который своими глупостями или манией величия может сильно испортить жизнь. Помню, у меня конфликт произошёл с первым секретарём райкома партии Бобыкиным, тем самым, который затем станет первым секретарём Свердловского обкома партии и на XIX партконференции пошлёт записку с нелепым текстом против выступавшего в мою защиту свердловчанина Волкова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70