Все эти боевые эмоции понятны в борьбе, в бескомпромиссной схватке. Но когда скопом бьют одного, забивают, топчут ногами…
И ты ничего не можешь сделать.
Задним числом я понимаю, что моя болезненная реакция на такие экзекуции — это рецидив того психологического надлома, который произошёл у меня после пленума Московского горкома партии. Тогда по команде Горбачёва меня привезли в зал заседаний прямо с больничной койки и в хорошем партийном стиле топтали несколько часов. Но я об этом уже писал…
В тот вечер, 9 декабря, после очередного заседания я вернулся на дачу не поздно. Увидел глаза жены и детей. Рванул в баню. Заперся. Лёг на спину. Закрыл глаза. Мысли, честно говоря, всякие. Нехорошо… Очень нехорошо.
Вытащил меня из этого жуткого состояния Александр Васильевич Коржаков. Сумел как-то открыть дверь в баню. Уговорил вернуться в дом. Ну, в общем, помог по-человечески.
Затем, как всегда, главный «удар» на себя приняла Наина… Постепенно я отошёл.
Кто-то из домашних сказал: надо спросить у людей — или ты, или они. Народ все прекрасно понимает…
И вдруг я зацепился за эти слова. Идею референдума мне подсказывали давно политологи и юристы. Но речь шла о том, чтобы таким образом решать судьбу съезда: распускать — не распускать.
А тут была совершенно новая постановка вопроса: хотят люди дальше жить с президентом или со съездом? Бог надоумил в тот вечер моих самых родных людей.
Я сразу попросил соединить меня с Илюшиным. Ночью к работе подключился Шахрай, спичрайтеры. Над моей короткой речью, кроме меня, трудились ещё четыре человека. Точность идеи состояла в том, что в такие напряжённые моменты мне совершенно необходима поддержка именно простых людей, людей с улицы, совершенно случайных, никаких не избранных. Только от них я черпаю жизненную силу, если трудно. Если наступает предел.
Кто-то предложил сразу после выступления организовать поездку на АЗЛК или на подшипниковый завод. Я выбрал автозавод.
Два часа поспал и опять до утра черкал выступление. Но оно, конечно, все равно получилось шероховатым.
Я помню, кто меня познакомил с Хасбулатовым.
Это был Сергей Красавченко, председатель Комитета по экономической реформе Верховного Совета, член межрегиональной депутатской группы.
Когда Хасбулатов вышел из кабинета, Красавченко сказал такие слова: «Борис Николаевич, с этим человеком держитесь строго. Нельзя оставлять его одного, такой у него характер. Все время следите, чтобы он шёл за вами, понимаете?»
Позднее я вспомнил об этих загадочных словах, которым в тот момент, честно говоря, не придал значения. Тогда Хасбулатов казался умным, интеллигентным человеком. И тихим.
Главное — тихим. В профессоре Хасбулатове совершенно не было столь противного моей натуре нахрапа, тупой хамской энергии, свойственной многим партработникам.
Другая история произошла с Зорькиным. Валерий Дмитриевич был одним из членов Конституционной комиссии. Причём — самым незаметным. Самым скромным. И когда настала пора в Верховном Совете выбирать председателя Конституционного суда, решено было остановиться именно на этой кандидатуре, как на самой компромиссной, устраивающей абсолютно всех!
Не левый, не правый. Объективный. Профессор-юрист. Тоже тихий, порядочный интеллигент.
…Что же произошло с этими людьми? Откуда взялась эта сумасшедшая тяга к власти?
Я не знаю, как сложилась бы судьба этих нормальных московских профессоров, если бы не новая эпоха в политике, неожиданно выдернувшая их наверх.
Видимо, есть некая загадка в каждом таком «тихом» человеке, осторожно и расчётливо преподносящем окружающим свою «тихость», лояльность.
Может, в детстве им до смерти хотелось быть лидером, главарём компании. А кто-то задавил, унизил.
Может, было постоянное ощущение, что окружающие недооценивают, не понимают, с каким великим человеком имеют дело — и в школе, и в институте, да и девушки склонны обращать слишком много внимания на внешность, не умеют заглянуть глубже, внутрь…
Или нам не дано понять скрытых глубин чисто рациональной психики, где все подчинено здравому смыслу?
Можно долго гадать на кофейной гуще. Я могу сказать только одно: прошедшие годы убедили меня в том, что знание людей, опыт общения, какая-то житейская нахватанность — в сегодняшней российской политике ничто. Даже опыт таких этажей власти, как ЦК КПСС, совершенно не помогает! Все-таки там были отношения простые, советские. Здесь вступают в силу какие-то иные, очень странные механизмы. Может, научусь разгадывать их…
Тандем Хасбулатов — Зорькин впервые стал заметным по-настоящему на седьмом съезде народных депутатов России.
Честно говоря, это был сильный и неожиданный удар — от судебной инстанции я ждал не участия в политике, а только объективного взгляда на вещи, непредвзятости, нейтральности.
Однако в жизни получилось иначе. Появившаяся на трибуне фигура Зорькина ознаменовала собой начало совершенно нового этапа в отношениях со съездом, предпринявшим попытку легального отстранения президента от власти.
В ночные часы
Так получилось, что я попадал в аварии чуть ли не на всех видах транспорта. И на самолётах, и на вертолётах, и на автомобилях, грузовиках в том числе, и даже однажды на лошади. Маленьким ещё был, лошадь понесла под горку, и на повороте меня выбросило из саней, чуть не убился.
А вот следующая авария была более серьёзная — крушение поезда. Я тогда учился в институте, в Уральском политехническом, летом ездил к родителям. Часто без билета, или купишь на пару станций, лишь бы в вагон пустили. Надо было только овладеть искусством уходить от ревизоров…
Так что дело было летом, и на подъезде к станции поезд шёл на хорошей скорости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151