За год до его смерти умер Чарльз Мингус, так что многие мои друзья уходили. Иногда казалось, что из старых времен нас и осталось-то всего ничего. Но я старался не думать о прошлом, мне кажется, что для того, чтобы оставаться молодым, нужно забыть о нем.
В то время я еще не полностью завязал с наркотиками, хотя дозы сократил сильно. Самые мои любимые вещи в жизни, от которых я по-настоящему балдел, – это шампанское, пиво, коньяк и кокаин. Я по-настоящему наслаждался ими. Но я понимал, что в один прекрасный день мне придется забыть обо всем этом, потому что мой доктор сказал мне, что вдобавок ко всем остальным моим болячкам у меня начался диабет. Алкоголь диабетикам противопоказан. Мне оставалось совсем немного времени до полного отказа от любимых вещей. И хотя разумом я все это понимал, эмоционально мне это было пока не под силу.
К весне 1981 года я готов был снова играть для публики. Я был уверен в себе и в своем оркестре. Так что позвонил своему менеджеру Марку Ротбауму и попросил его позвонить Фредди Тейлору, промоутеру из Бостона, который и организовал нам ангажемент в районе Кембриджа в маленьком клубе «Кикс». Еще я согласился играть на Ныопортском джазовом фестивале, устроенном Джорджем Уэйном, в первый уик-энд июля, так что ангажемент в «Киксе» – четыре дня в конце июня – получился неплохой репетицией. Нам пришлось сколотить гастрольную административную группу; перед моим уходом от дел у меня была хорошая команда – из таких ребят, как Джим Роуз и Крис Мэрфи. Первоклассные администраторы так же необходимы в гастролях, как и первоклассный оркестр, – они ведь берут на себя заботу о повседневном дерьме, следят за тем, чтобы все шло гладко, музыкантам только остается сосредоточиться на игре. Пока меня не было, Джим Роуз устроился водителем такси, а когда узнал от черной пассажирки, что я собираюсь играть в Ныопорте, позвонил Марку Ротбауму, который, так уж получилось, в это время искал его. Я всегда считал Джима лучшим гастрольным менеджером из всех, что у меня перебывали. Когда я был не у дел, Джим пару раз заходил ко мне, но потом я потерял с ним контакт. Господи, когда он согласился вернуться, это было таким облегчением! Крис Мерфи тоже вернулся, он тоже работал таксистом. Увидев этих парней – оба они отрастили себе длинные волосы, – я обнял их, очень был рад их видеть.
Потом я купил себе спортивный «феррари» 308 GTSI – самую последнюю марку канареечного цвета с тарга-купе. Мы с Джимом Роузом поехали в Бостон на нем, а Крис поехал на грузовичке с оборудованием. Когда мы с Джимом отъехали от дома, мы немного нюхнули, и после моста Джорджа Вашингтона я стал гнать как бешеный. Джим даже перепугался, на такой чудовищной скорости мы мчались. Зато я обнаружил, что наконец-то теряю интерес к кокаину, и когда мы добрались до Бостона, я свой запас кому-то отдал, а потом, когда мне кто-то стал еще предлагать, отказался. И тогда я понял, что начинаю выигрывать свою битву с кокаином.
Остальные музыканты прилетели на самолете, но мне страшно хотелось, чтобы все видели меня в моем новеньком «феррари». Я хотел, чтобы все осознали, что я окончательно вернулся, – и несмотря на то, что мой отель был как раз напротив клуба и, чтобы попасть домой вечером, мне нужно было просто перейти улицу, я ездил туда на машине. Немного шоу никогда никому не вредило.
У меня в оркестре играли Маркус Миллер, Майк Стерн, Билл Эванс, Эл Фостер и Мино Синелу. Все они отлично между собой ладили. В первый же вечер выстроились очереди, чтобы нас послушать, но многие не очень верили, что я вообще явлюсь на концерт. Когда я пришел, клуб был битком набит – люди были повсюду. Господи, публика плакала, увидев меня, плакала, когда я заиграл. Это было нечто. В один из вечеров там был черный парень-инвалид, с церебральным параличом, он сидел у сцены в инвалидном кресле. На вид ему было лет тридцать пять, на самом деле не знаю сколько. Я играл блюз, а он сидел прямо перед сценой. Я играл блюз для него, потому что чувствовал, что он-то знает толк в блюзах. Где-то посреди моего соло я заглянул в его глаза – он плакал. Потом он протянул исхудавшую трясущуюся руку и дотронулся до моей трубы, как будто благословлял ее – и меня. Господи, я чуть не остановился, чуть сам не сорвался, еле слезы сдержал. Мне захотелось познакомиться с этим парнем, но когда я вышел на улицу, его уже не было. Знаешь, вообще-то меня мало трогает, если срывается встреча с незнакомым человеком, особенно с мужчиной, но мне очень хотелось сказать тому парню, как много значил для меня его жест. Он протянул мне руку от самого сердца, от сочувствующего, понимающего сердца. Мне хотелось поблагодарить его, для меня это было очень важно – после всех моих передряг. Как будто он хотел сказать, что все в порядке, что я играю так же хорошо, как и раньше. Мне очень нужна была такая поддержка, чтобы двигаться дальше.
По-моему, за каждое выступление в те четыре дня в Бостоне мы получили по 15 тысяч долларов, и это были немалые деньги для клуба, в котором помещалось 425 человек. Мы давали по два концерта за вечер, и клуб тоже не остался в проигрыше. Потом мы играли на Ньюпортском джазовом фестивале в «Эвери Фишер Холл» в Нью-Йорке. Многим критикам мы совершенно не понравились, особенно они накинулись на то, что я мало играл. С другой стороны, многие врубились, так что счет был равный. Мы хорошо заработали на Ныопорте, кажется, около 90 тысяч долларов за два шоу. Билеты были полностью распроданы, и все были страшно довольны. В сентябре я уехал в Японию, там мне заплатили 700 тысяч долларов за восемь шоу, плюс бесплатные переезды, еда и отели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173