Сейчас это кажется какой-то чудовищной фантасмагорией, бредовой фантазией: сын сапожника (Иосиф Джугашвили) и сапожник (Лазарь Каганович) взяли на себя исключительное право учить и воспитывать великий народ с великими нравственными и культурными традициями. Королевство кривых зеркал!
И что поразительно! Когда эти учителя уже ушли в небытие, иные прилежные ученики с благоговением перенесли свое преклонение перед кумирами на предметы их обожания. Какими бы странными они ни были. Чтобы пояснить свою мысль, расскажу две истории.

История первая
Среди нашей братии бытует поговорка «волка кормят ноги, а актера — елки». Елки — это новогодние детские представления. Когда я работал в детском театре, то играл елки везде: в Колонном зале, в Парке культуры, в Кремле, в клубе «Каучук», в клубе Зуева. Где только не играл!
И вот однажды в Кремле между елками захожу в необходимую всем комнату с буквой «М».
Стою, журча. Рядом встает еще кто-то. Тоже журчит. Я скосил вниз глаза — вижу генеральские лампасы. И вдруг печальный вздох:
— Ох, ох, ох!.. — И через короткую паузу провоцирующее на вопрос: «Что вы говорите?»: — Да-а-а?!
Молчу, журчу...
— Да, молодой человек, а ведь вы и не знаете, что это любимый писсуар Климента Ефремовича Ворошилова. Да-да-да!..
И лампасы ушли. И столько было в этом «да-да-да» боли, что я невольно прервал прозаический ритуал.
Действительно, какой-то задрипанный артист узурпировал любимый писсуар легендарного полководца, луганского слесаря Клима. Правда, я до сих пор не знаю ни одного сражения, выигранного им, да и конармейскую тачанку, кажется, изобрели махновцы. Но это неважно. Все равно — легендарный.
Глядя в любимый фаянсовый маршальский эллипс, я выдержал секунду уважения и... дописал. Потом вымыл руки кремлевским мылом и отдал писсуару честь.
Скептики могут принять эту историю за актерскую байку. Но вот другая история, о которой мне поведал писатель К. Он просил не называть его имени только потому, что его приятель, очень известный писатель И., недавно ушел в мир иной, и ему не хотелось бы поминать его в связи с этим случаем.
Итак,

История вторая
Несмотря на разницу лет и неравное общественное положение, эти два писателя давно были на «ты»: их сближало родственное отношение к творчеству. Фронтовик И., кавалер чуть ли не дюжины боевых орденов, начиная с ордена Ленина, лауреат почти всех отечественных литературных премий, бессменный секретарь Союза писателей, был человеком скромным и общительным. Орденов никогда не носил и званиями не кичился. Писал он только о войне и о современной армии.
И вот в канун Нового года К. задумался: какой бы подарок сделать старшему товарищу? И тут вспомнил об одной вещице, которая несколько лет лежала у него в писательских закромах. Это был Атлас генерального штаба германских вооруженных сил, изданный в 1912 году. Форматом почти полметра на полметра. В толстой обложке, обтянутой голубым муаром. Как потом выяснилось, таких экземпляров сохранилось в мире только три. Это то, что известно. У К. был четвертый — неизвестный. С этим Атласом немецкий генштаб работал, готовясь к первой мировой войне.
Вот К. и решил подарить этот атлас своему другу. Дело было в Переделкине, где эти писатели жили недалеко друг от друга.
Пришел, поздравил с наступающим, и вручил обернутый в плотную бумагу атлас. Тот взял подарок и чуть не уронил: в нем было не менее пяти килограммов.
— Что это?
— Посмотри сам.
И. положил подарок на стол, развернул и открыл обложку. Долго смотрел на титульный лист, даже погладил его ладонью и, вздохнув, закрыл.
— У меня нет таких денег... — сказал он, чуть не плача от досады, что не может приобрести такую вещь.
— Ты что? — возмутился К. — Я тебе продавать пришел? Это тебе подарок к Новому году! Мне-то на хрен нужен этот Атлас? Я же не пишу о войне. А тебе сгодится для работы.
И тогда И., все еще не веря, что это — его, мотнул, не оборачиваясь, головой на шкаф, на котором всегда стояла батарея бутылок.
— Возьми, чего хочешь, а я еще посмотрю. — И он стал любовно гладить муаровую обложку, забыв обо всем на свете. Потом опомнился. — А чего ты стоишь? Садись, где тебе удобнее.
К. увидел в углу старое продавленное кресло в черной потрескавшейся коже и, чтобы не мешать товарищу восторгаться приобретением, плюхнулся в него. Услышав жалобный скрип пружин, И. резко вскинулся и вдруг рявкнул:
— Встань! Сейчас же встань!
К. подумал, что, видно, он рисковал проткнуть себе задницу лопнувшей пружиной, и вскочил.
— Ты знаешь, что это за кресло? — спросил его с придыханием И.
К. пожал плечами.
— Сталинских времен? — предположил неуверенно.
— Это любимое кресло Вячеслава Михайловича Молотова! — сказал И. с большим значением. — Когда он приезжает ко мне, то всегда садится в него.
И К. решил пошутить.
— Стало быть, — сказал он, — я могу теперь гордиться, что познакомился с Вячеславом Михайловичем жопами!
— Дурак, — сказал беззлобно И. и снова возвратился к Атласу. — Ладно, теперь садись. Главное, чтобы ты прочувствовал.
Что это — фетишизм? Тоска по безвозвратно ушедшим идолам? Не знаю. Пусть в этом разбираются психоаналитики. А я, как и мои товарищи по сцене, психическими расстройствами пока, слава Богу, не страдаю. И то, о чем я сейчас рассказал, в нашей среде было бы принято за байки. За шутки.
Кто из нас нормальный: шут, превращающий трагедию в фарс, или король, для которого фарс грозит обернуться трагедией? Не знаю. Шекспир знал.
Как ни условно театральное искусство (как будто искусство вообще не условность), а оно несет в себе больше реалий, даже в притчах и аллегориях, чем иные наши реалисты, у которых мозг превратился в рудиментарный придаток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69