Схватившись руками, я повис посреди бездонного очаровательно чистого августовского неба… Яркое солнце в изобилии насыщает пространство и меня в нём лучистой энергией. До Земли – больше полукилометра. Внизу – красивейший пейзаж: причудливый изгиб Москвы-реки с устьицем впадающей в неё речушки Пехорки, заросший ивами пляж с лодочной станцией и вокруг – луга, луга, раскрашенные очень яркой зеленью. Полнейшая тишина, только снизу доносятся трели жаворонков.
Парашют, как ему и полагается, снижает меня невыносимо медленно. Каменеющие руки начинают дрожать. Лучистое солнечное тепло всё больше и больше переливается по моему лицу, в глаза заползают крупные капли едкого пота.
Руки онемели! Как же заставить их ещё продолжать сжиматься, столь зыбко удерживая твою судьбу, парашютист? Неужели разом может всё кончиться – так глупо, в такой «тишине» и «красоте»?!… Земля всё также неосязаемо далека, а тишину уже надсадно разрывают ставшие оглушительно пронзительными трели жаворонков!
Как я додержался до всепрощающего омовения в водах Москвы-реки – объяснить не могу…
И много позже, в который уж раз пересматривая фильм «Люди Земли и Неба», я вдруг был потрясён новым пониманием повторенных моим отцом слов Экзюпери:
"Всё-таки я жив… С каким-то удивлением смотрел я на поля, где должен был разбиться! Совершенно новое чувство. Слова беспомощны. Как выразить те поля и то спокойное солнце? Нельзя же сказать: «Я понял – поля, солнце…»
Да, парашютная (или, как иронично сказали бы многие из моих коллег-пилотов, «тряпочно-верёвочная») тема прошла в моей судьбе очень ярко и была с избытком наполнена как радостными событиями и даже курьёзами, так, порой, и изрядной долей драматизма.
Яркий, солнечный день весенне-летнего сезона 1985 года. Подмосковный военный аэродром Кубинка. Здесь сейчас базируются аж два истребительных авиационных полка: мой родной и перелетевший с аэродрома «Шаталово» на время ремонта их полосы братский полк нашей же дивизии.
Среди «шаталовских» пилотов есть один «сдвинутый» на прыжках – вроде меня. Худой и долговязый, он немного старше, воинское звание – капитан (а я – старший лейтенант). Его зовут Саня Иванов. Оба стараемся не упустить ни одной возможности прыгать.
В мае парашютно-десантная служба («ПДС») дивизии в лице её начальника майора Бачурина получила задачу: осуществлять проверки поисково-спасательных служб («ПСС») авиационных частей ВВС Московского военного округа, базирующихся на различных аэродромах. Выглядеть всё должно следующим образом: группа из наиболее подготовленных парашютистов, экипированная хорошими оболочковыми спортивными парашютами и всем штатным комплектом средств носимого аварийного запаса («НАЗ») лётчика, должна «опрыгать» задаваемые по ходу дела аэродромы. С этой целью она загружается в специально выделенный самолёт (АН-12 или АН-26), который, как любое обычное транспортное воздушное судно, взлетает с базового аэродрома и далее следует по стандартным воздушным трассам и коридорам. Но маршрут определяется с таким расчётом, чтобы он пролегал ориентировочно на удалении 40–60 километров от проверяемых военных аэродромов. За один подобный «залёт» обычно проверялось три аэродрома, расположенных порой в нескольких сотнях километров друг от друга.
Выйдя таким образом в заданный район, с воздуха выбирали подходящую площадку, и с высоты 1500–2000 метров выбрасывалось обычно по два парашютиста. После чего командир корабля включал радиосигнал «Бедствие», делал над местом выброски два-три виража, передавал на проверяемый аэродром сообщение: «Лётчик покинул борт воздушного судна!» – и уходил дальше.
Задача выпрыгнувших сводилась к исполнению роли «терпящих бедствие» в соответствии с «Инструкцией экипажам воздушных судов по действиям после вынужденного покидания в малонаселённой местности». Нужно было, расстелив парашюты, обозначить место приземления, связаться с помощью аварийной радиостанции с поисковым вертолётом и, пользуясь всем комплектом сигнальных средств НАЗа, вывести его на себя. При всём том, фиксировать для последующей оценки работы ПСС время выброски, приземления, выхода на связь спасательного вертолёта и твоей благополучной эвакуации.
Иногда в таких залётах проверялись аэродромы, расположенные в шестистах и более (!) километрах от базового… Причём нехватка на нашей базе подготовленных специалистов ПДС заставляла нас порой прыгать на эти задания и поодиночке. Всё вышеописанное, учитывая неопределённость заранее выбираемых с воздуха площадок приземления, представляло собой довольно непростое занятие!
Но один из этих прыжков запомнился мне на всю жизнь – отнюдь не своим драматическим накалом, а как пример самого невероятного курьёза.
В тот солнечный день, понедельник 13 мая 1985 года, наша очередная «супергруппа» получила задание: проверить ПСС аэродромов Калинин, Шайковка и своего базового аэродрома Кубинка.
Мы с Саней Ивановым, как лица, всё же относящиеся по своей основной специальности прежде всего к лётному составу, а потому пребывающие в вечном страхе получить от своих командиров нагоняй за чрезмерное увлечение столь «несерьёзным» занятием, как парашютные прыжки, естественно напросились прыгнуть в паре поближе «к дому» – подразумевая при этом возможность по-быстрому, отпрыгавшись, успеть на предварительную подготовку к завтрашним полётам. А так как на самом аэродроме в Кубинке о наших целях точно мало кто что знал, и, следовательно, место выброски априори точно задано быть не могло, то Саня решил совместить ещё и полезное с приятным:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61