– Иди. Не бойся. Встретимся в лесу.
Она повиновалась.
– Хочешь, чтобы я тебе еще поиграл? – спросил немец.
– Да.
Старик сыграл Моцарта. Он играл около часа, по памяти. Закончив, спросил:
– Ты очень любишь музыку?
– Да.
– Ты можешь приходить сюда часто. Тебе нечего бояться. Я буду счастлив играть для тебя, сынок. Хочешь поужинать со мной?
– Нет.
– Как хочешь. Меня зовут Шредер, Аугустус Шредер. В мирное время я делал музыкальные игрушки. – Он вздохнул. – Я очень люблю свои музыкальные игрушки. Больше, чем людей. А еще я очень люблю детей. Я не люблю войну. Но мой сын, которому столько же лет, сколько тебе, очень любит войну… – Он пожал плечами. – Мне нужно было уехать или потерять своего ребенка. Но я служу интендантом, и у меня даже нет винтовки. Мы могли бы подружиться, сынок.
– Нет, – сказал Янек. Он запнулся. – Но я еще вернусь.
– Я с радостью поиграю для тебя.
Янек ушел. Зося ждала его в землянке.
– Я так боялась за тебя!
– Ну как? – спросил Янек. – Красиво, правда?
Она опустила голову с виноватым видом. Внезапно она расплакалась.
– Зося!
Она громко рыдала, как побитый ребенок.
– Зося! – взмолился он. – Зосенька… Что с тобой?
– Некрасиво, – рыдала она. – Совсем, совсем некрасиво!
– Зося…
Он обнял ее. Прижал к груди.
– Ты больше не любишь меня!
– Нет, я люблю тебя, люблю… Не плачь, Зосенька!
– Ты любишь свою музыку больше, чем меня… Господи! Как я несчастна!
Он не знал, что ответить. Он прижимал ее к себе. Он гладил ей волосы. И повторял:
– Зося, Зосенька.
21
Янек несколько раз приходил к Аугустусу Шредеру. Тайком, стыдясь самого себя: он мучился так, словно бы совершал предательство. Поначалу он все время был начеку, сжимал в кармане револьвер и подозрительно следил за движениями немца. Но Аугустус Шредер сумел внушить ему доверие. Он показал Янеку фотографию сына: молодого человека с угрюмым лицом, в гитлеровской форме.
– Он твоего возраста, – сказал он печально. – Но не любит музыки. Ему не нравятся мои игрушки.
Игрушки он тоже показал: фигурки гномов и немецких бюргеров прошлого, изготовленные с большим мастерством.
– Я смастерил почти всех персонажей сказок Гофмана и братьев Гримм, – пояснил он с детской гордостью. – Я люблю прошлое… Я люблю Германию флейтистов и дудочников, ночных колпаков и нюхальщиков табака, длиннополых сюртуков и белых париков… – Он улыбнулся. – В те времена людоеды жили только в сказках, они были славными малыми и никого не ели; больше всего на свете любили свои домашние тапочки, трубку у камина, кружку пива да добрую партию в шахматы…
В каждую игрушку был встроен механизм: достаточно было нажать на кнопку, и фигурка оживала, совершая поклон или балетное па под ясные звуки мелодичного аккорда.
– Я никогда не делал оловянных солдатиков, даже для сына, – говорил Аугустус Шредер.
Он садился за рояль и играл. Больше всего он любил Lieder и играл их восхитительно. Янек чувствовал, что эти мелодии как нельзя лучше выражали душу старика, его мечты, его былую любовь… Он с наслаждением слушал эту нежную и печальную музыку. Однажды он спросил:
– Вы правда немец?
– Да. И побольше этих… – Он махнул рукой на окно: по улице с грохотом проезжали танки. – Я – последний немец.
Он долго жил в Кракове и хорошо знал польский язык. Он не осмеливался заговорить с Янеком о его родителях. Однажды он робко спросил:
– Где ты живешь?
– В лесу.
– Хочешь жить у меня?
– Нет.
Аугустус Шредер немного ссутулился и больше не настаивал. Он подарил Янеку одну из своих игрушек. Баварского бюргера в ночном колпаке: он улыбался, нюхал табак, чихал и удовлетворенно качал головой под звуки: «Ach, mein lieber Augustin» . Янек повсюду носил эту фигурку с собой. Он показал его Зосе. Часто, сидя в землянке, они оба громко хохотали, наблюдая, как старичок нюхал табак и чихал…
«Ach, mein lieber Augustin, Augustin, Augustin…» – несколько раз играло у него внутри. И человечек с глубоким удовлетворением качал головой.
22
Однажды в пятницу вечером Янкель Цукер начистил сапоги, вымыл бороду, обвернул молитвенник шелковым талесом и ушел. Партизаны доброжелательно смотрели ему вслед. Один только Махорка проворчал:
– Еврей не любит молиться в одиночку. Боится остаться один на один со своим Богом.
Янкель шел быстрым шагом: он опаздывал. Каждую пятницу он отправлялся в пригород Вильно Антокол и заходил на развалины старого порохового склада… Этот пороховой склад служил прятавшимся в лесу евреям временной синагогой и местом собраний: при отступлении в сорок первом русские взорвали его, но некоторые подземные помещения почти не пострадали. Добраться до них было нелегко, и никто туда не спускался, за исключением верующих, уцелевших во время погромов. Их осталось немного, и паролем их была осторожность. Сначала в развалины спускался бродяга Цимес, осматривал помещения – обычно там ютились одни лишь летучие мыши да голодные крысы, – а потом пронзительно свистел: тогда верующие один за другим молчаливо и робко входили на пороховой склад… Янкель немного опоздал. Под землей Цимес с торжествующим видом установил лампу, украденную накануне на главном вокзале Вильно. Пришло уже около десяти человек, худых и нервных, их длинные трагические руки дергались. Сема Капелюшник, старый торговец фуражками с Немецкой улицы, был за певчего. Надвинув шапку на глаза, он бил себя в грудь и покачивался; его губы шевелились, а голос порой взлетал до длинной напевной жалобы, потом вновь понижался, и только губы его продолжали безмолвно шевелиться… Он никогда не смотрел в лежавший перед ним молитвенник и бегал полными страха глазами по лицам верующих, по темным закоулкам и каменным стенам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56