теперь от нее почти ничего не осталось – полуразрушенные стены да поросшие мхом обломки колеса на дне давно высохшего ручья, утопающие в зарослях кустарника и шелковицы. Он собрался было пойти дальше, но вдруг услышал в кустах мужской голос. Янек остановился в изумлении: ясный молодой голос читал стихи.
Я жду в своей старинной келье
(Ах, сколько уже ждало до меня?),
Когда напишется последняя листовка,
Когда сорвут чеку с последней бомбы…
Янек сдержанно кашлянул; тотчас из кустов вышел высокий юноша и двинулся ему навстречу. Янек узнал этого молодого человека.
Его звали Добранский, Адам Добранский. Он был из отряда студентов университета Вильно, которые уже три года работали в подполье.
Еще в 1940 году они создали организацию сопротивления, и больше двух лет им удавалось тайно публиковать и распространять газету под названием «Свобода». В 1942 году подпольную типографию обнаружили немцы; главу организации, великого поэта и историка Лентовича, и его дочь арестовали и расстреляли. Нескольким студентам, в том числе Добранскому, удалось бежать, и они присоединились к партизанам в лесу под Вилейкой. Их формирование отличалось большой самостоятельностью, и его сурово критиковали «зеленые», считавшие, что студенты склонны к неоправданному риску; их презрительно называли «романтиками».
Янек часто слышал, как Черв и Крыленко с раздражением говорят о них. Им ставили в упрек склонность к импровизациям и безусловно героические поступки, вдохновленные, однако, душевными порывами, а не разумом; подводя итог, Черв мрачно отзывался о них: «Идеалисты». Не раз несли они серьезные потери, которые более рассудительные партизаны считали бессмысленными. В частности, Янек слышал об одном трагическом эпизоде, который наглядно показывал «сентиментальный», по словам Черва, характер их действий. Случай этот произошел через несколько дней после того, как Янек присоединился к подпольщикам. В то время он об этом ничего не знал, но впоследствии часто слышал горькие намеки на «безрассудный поступок» студентов. По всей видимости, эсэсовцы взяли в плен два десятка молодых женщин со всей округи, заперли их на вилле Пулацких, где обращались с ними как с проститутками и отдавали на поругание солдатам. Старый трюк, хорошо знакомый всем ветеранам и позволявший врагу убить, как говорится, сразу двух зайцев: удовлетворить физиологические потребности солдат и в то же время вынудить партизан выйти из леса и броситься на помощь своим женщинам. «Романтики» Добранского, разумеется, на эту удочку попались. При поддержке некоторых мужей, братьев и женихов несчастных они вышли из леса и совершили несколько атак на виллу Пулацких, ничего не добившись и потеряв две трети личного состава.
– Все это сантименты, – с возмущением заключал Черв. – Не так нужно бороться. Бороться нужно хладнокровно, хорошо рассчитав удар. Нужно выбирать подходящий момент, а не предаваться отчаянию и гибнуть геройской смертью. Лично я прихожу в бешенство от одной мысли об этих бедных девочках, не могу уснуть, лопаюсь от злости. Но погибнуть вот так – значит просто себя успокоить. Более того, доставить себе удовольствие. Но нам необходимо выстоять и победить. Нужно выиграть войну, повесить всех мерзавцев и построить такое общество, где это больше никогда не повторится.
Однако Янека это не убеждало; он был не уверен в правоте Черва; и, видимо, Черву не удавалось убедить даже самого себя: после брюзжания и возражений, несмотря на все свои превосходные доводы, он сам принял участие в одной из атак на виллу Пулацких.
Янек видел этого студента впервые. Парень был с непокрытой головой. Под вьющимися иссиня-черными спутанными волосами – большой бледный лоб и мрачные, но в то же время веселые, горящие глаза, и во всем его лице светилась та особая веселость и вера, что придавала его бледности лихорадочный оттенок, а его улыбке – жадное нетерпение: его воодушевляла некая глубокая уверенность, словно бы он знал, что с ним ничего не может случиться. У него были узкие плечи, военная гимнастерка перетянута портупеей с прицепленным к ней «люгером». Он подошел к Янеку и протянул руку.
– Я становлюсь неосторожным, – сказал он, смеясь. – Читать стихи средь бела дня, в середине XX века – все равно что самому лезть под пули. Ты ведь. с Червом, да? По-моему, я тебя с ним видел.
– Да, я сражаюсь вместе с ними, – сказал Янек.
– Интересуешься поэзией?
– Я плохо в ней разбираюсь, – сознался Янек. – Но очень люблю музыку.
Он вздохнул. Молодой человек дружески посмотрел на него своими веселыми, горящими глазами.
– Ну что ж, тем лучше! Ты скажешь мне, что думаешь о моем стихотворении. Это экспромт, и у меня есть уникальная возможность узнать мнение человека, не отягощенного предвзятыми мнениями. Хочешь послушать?
Янек серьезно кивнул головой. Студент улыбнулся, вынул лист бумаги из кармана гимнастерки, развернул его и прочел:
Я жду в своей старинной келье
(Ах, сколько уже ждало до меня?),
Когда напишется последняя листовка,
Когда сорвут чеку с последней бомбы.
Я жду, когда последней жертвою падет
Тот, кто кричал: «Да здравствует свобода!»,
Когда развалится последняя монархия
Под натиском европейских патриотов.
Я жду, когда столицы всего мира
Провинциальными городами станут,
Когда умолкнет эхо наконец
Последнего государственного гимна.
Когда любимая, несчастная Европа
Поднимется с колен и двинется вперед…
Я жду в своей старинной келье.
Ах, сколько их, таких, как я, вот так же ждет?
Он умолк и иронически посмотрел на Янека:
– Ну как, что ты об этом думаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56