Молодой музыкант почтительно встал; он был очень строен, а на лице, под черной как смоль шевелюрой, глаза и скулы были отмечены тонкой и одновременно дикой печатью Монголии. Граф как будто его не заметил: повернувшись к фонтану, он пил кофе, взгляд его был почти неподвижен. Ахмед кивнул юноше, и тот принялся играть. Граф мгновенно вернулся на землю: не опуская чашку, он с неожиданным интересом взглянул на инструмент.
- Это лютня, кажется? - спросил он.
- Да,- сказал Ахмед тихо.- Точнее, это уд. Аль уд, это арабское слово.
Граф отпил глоток кофе.
- Аль уд,- повторил он глуховатым голосом.
Чашка в его руках неожиданно стукнулась о блюдце. Нахмурив брови, он пристально, с некоторой суровостью разглядывал инструмент. Ахмед кашлянул.
- Аль уд,- повторил он.- Предок европейской лютни. Как видите, корпус инструмента гораздо меньше, чем у современной лютни, а ручка длиннее. Здесь только шесть струн.- Он кашлянул.- Ее завезли в Европу крестоносцы.
Граф поставил чашку на мрамор фонтана.
- Она очень красива,- сказал он,- красивее, чем западно-европейские струнные инструменты. Я, вообще-то, считаю, что только струнные инструменты сочетают красоту звука с красотой формы... В сущности, чего недостает предметам искусства, так это способности выразить в звуке, пении эстетическую радость, любовь и нежность того, кто к ним прикасается.
Его голос сделался чуть сиплым.
- Вы позволите? Он взял лютню в руки.
- Это было любимым развлечением наших султанов,- прошептал Ахмед.
Граф водил пальцами по инструменту. Зазвучала нота, нежная, жалобная, немного двойственная - одновременно и упрек, и мольба продолжать. Он еще раз коснулся струн, и его рука повисла в воздухе, как нота. Юный музыкант с серьезным видом смотрел на него.
- Красивое звучание,- сухо заметил граф.
- В моей коллекции есть и такие, что датируются XVI веком,- сказал Ахмед.- Если вам будет угодно подождать...
Он побежал в свой магазин. Во время его отсутствия граф, храня молчание и опершись о бордюр вокруг фонтана, сурово смотрел прямо перед собой. Было очевидно, что он думает о сверхважных, несомненно, государственных делах. Время от времени юный музыкант бросал на него благоговейные взгляды. Ахмед почти тут же вернулся с восхитительно сработанным инструментом, инкрустированным перламутром и разноцветными каменьями.
- И она в превосходном состоянии. Мой племянник сейчас сыграет вам что-нибудь.
Юноша взял лютню, и его пальцы пробудили в струнах сладострастный и жалобный голос, который, казалось, навсегда повис в воздухе. Граф, похоже, живо заинтересовался. Он осмотрел инструмент.
- Восхитительна,- сказал он,- восхитительна.
Он резким движением провел по струнам кончиками пальцев, словно широта жеста нужна была ему для того, чтобы справиться со своей робостью.
- Так и быть, дорогой Ахмед, я ее покупаю,- заявил он.- Вот что успокоит мою жену, и она перестанет бояться за мою репутацию. Сколько вы за нее хотите?
- Ваше превосходительство,- сказал Ахмед с совершенно искренним волнением,- позвольте мне подарить вам ее в память о нашей встрече...
Они учтиво поторговались. В машине граф, не переставая, водил пальцами по струнам. Звук восхитительно отвечал на жест. Граф поднялся по лестнице, осторожно неся в руках предмет, и вошел в гостиную жены. Госпожа де Н... читала.
- Вот мое приобретение,- торжествующе возвестил он.- Я заплатил за нее кругленькую сумму. Но зато моей репутации теперь уже ничто не угрожает на стамбульских базарах.
- Боже мой, что вы собираетесь делать с лютней?
- Любоваться ею,- сказал граф.- Хранить ее у себя в кабинете и ласкать ее формы. Это одновременно и музыкальный инструмент, и предмет искусства, и нечто живое. Она сравнима по красоте со статуей, но обладает еще и голосом. Послушайте...
Он коснулся струн. Раздался сладостный звук и тихо растаял в воздухе.
- Очень по-восточному,- сказала госпожа де Н...
- Это был любимый инструмент султанов.
Он положил лютню на рабочий стол. Отныне он стал проводить немало времени в кабинете, сидя в кресле и с каким-то завороженным страхом разглядывая инструмент. Он боролся с ощущением растущей пустоты у себя в руках, со смутной и одновременно деспотической жадностью, с потребностью прикасаться, разбрызгивать, мять, и мало-помалу все его естество начинало требовать - чего именно, он не знал,- и требовать властно, почти капризно; кончалось тем, что он вставал и шел прикоснуться к лютне. Он терял всякое представление о времени и, стоя возле стола, как попало ударял по струнам своими неуклюжими пальцами.
- Сегодня папа опять не меньше двух часов провел за игрой на лютне,объявила Кристель матери.
- Ты называешь это игрой? - сказала младшая сестра.- Он всегда ударяет по одной и той же струне, извлекая один и тот же звук... С ума можно сойти!
- И я того же мнения,- заявил Ник.- Его слышно во всем доме, уже никуда не спрятаться. К тому же я нахожу этот звук абсолютно мерзким... Будто мяукает мартовская кошка.
- Никола!
Госпожа де Н... в гневе положила вилку.
- Прошу тебя, следи за своей речью. Ты абсолютно невыносим.
- Это все, чему его научили в Оксфорде,- сказала младшая сестра.
- Во всяком случае, с тех пор, как он купил этот проклятый инструмент, нет никакой возможности работать,- сказал Ник.- Мне нужно готовиться к экзамену. Даже когда ничего не слышно, знаешь, что вот-вот раздастся это ужасное мяуканье, и все время ждешь этого с содроганием.
- Я же вам говорила, что отец - нераскрывшийся художник,- сказала Кристель.
- Если бы он и в самом деле что-нибудь играл,- проворчал Ник.- Так нет, всегда одна и та же нота.
1 2 3 4 5 6 7