- Здесь прошла часть моей жизни, и этот хлам, как вы говорите, Перси, сделал для меня столько, сколько не сделал никто. Он помогал мне грезить... вспоминать.
"Как странно, - подумала она недоверчиво, - как странно вдруг оказаться здесь, теперь уже совсем старой дамой, и сознавать, что прошло почти шестьдесят лет, да, шестьдесят, и что ничего уже нет, все развеялось как дым, бал окончен". Тем не менее она так явственно слышала звуки чардаша и видела пары, вихрем кружившиеся под люстрой, и цыганский оркестр с его скрипками и бубнами, и дирижера, который Бог знает почему облачился в австрийский мундир, весь разукрашенный золотом, и жокея в дверном проеме, в жокейской куртке и черной с оранжевым шапочке, с плетью в руке: склонив голову набок, он стоял в группе мужчин, которые с самым пристальным вниманием разглядывали его. Все они были изрядно пьяны. Одного из них звали сэр Джон Эват, его рысак Зефир выиграл в том году дерби.
- Позвольте, позвольте, - говорил Эват, - значит, это вы выиграли на Гаррикане последние скачки в Аскоте?
- Совершенно верно, месье, я и никто другой, - отвечал жокей слегка воинственным тоном.
- И вы также утверждаете, что на жеребце Ротшильдов, Сириусе, тоже были вы?
- Так оно и было, месье, клянусь честью! - сухо ответил Саппер. Сириус - великолепный жеребец, месье!
- И дважды выигрывали Большой приз национального первенства?
- Дважды, месье, - сказал Саппер. - Дважды, два года подряд, это истинная правда, месье.
Трое мужчин смерили друг друга ледяным взглядом, слегка покачиваясь на ногах.
- Итак, месье, я могу вам сказать, что вы пришли сюда в костюме Саппера О'Мейли, знаменитого коротышки-жокея, который свернул себе шею двенадцать лет назад в Париже в скачках на Большой приз Булонского леса.
- Именно так, у вас превосходная память, месье.
- Славный жокей этот Саппер, - заметил Эват.
- Полностью разделяю ваше мнение на этот счет, месье, - сказал Саппер.
- Жаль, что он свернул себе шею, - сказал Эват.
- Жаль, очень жаль, месье, в самом деле, - сказал Саппер.
- Хотел бы я знать, что с ним стало потом?
- Всякое было, месье, всякое было.
- Он был лучше всех, - сказал Эват.
- Да, он был единственный и неповторимый в своем роде, месье, - сказал Саппер.
- Ну, тогда выпьем за его бедную маленькую душу, месье, - предложил Эват.
- Конечно, месье, выпьем, - сказал Саппер.
Именно в этот момент вмешался Арман - он почувствовал, что игра становится опасной. Он увлек Саппера к буфету, где они встретили Громова, который с перепугу чашку за чашкой глотал бульон, пытаясь приободриться.
- Я не могу так больше, - сказал он жалостливым тоном. - Я испытываю просто колоссальный страх, нечто изумительное, граничащее с подлинным величием... Прямые действия внушают мне ужас. Я всегда отдавал лучшую часть самого себя пению: оно шло из глубины сердца и души и прославляло праведные дела, но когда надо самому сунуть руку в костер... Я раскисаю, теряюсь, становлюсь сам не свой. Мое настоящее дело - это пение, это крик, а не пистолет... Уведите меня отсюда. Во мне еще есть прекрасные песни, мой голос еще способен бросать массы на штурм... Но это возможно, только если я останусь в живых. Я утверждаю, что хорошая поэма, глубоко запавшая в душу песнь могут принести нашему делу больше пользы, чем мое присутствие здесь. Я в таком состоянии, что, кажется, сейчас умру...
- Мне тоже так кажется, - сказал Арман, смерив его холодным взглядом.
Чашка с бульоном начала дрожать в пухлой ручке Громова, а его глаза увлажнились, стали как бы масляными.
- Так, пора, - сказал Арман. - Начинаем с четвертого этажа и продолжаем, спускаясь вниз. Он повернулся к Анетте:
- Следи за оркестром. Пусть не замолкает ни на мгновенье... Минут через сорок встретимся в павильоне.
- Постарайтесь только никого не убивать, друзья мои, - сказала Леди Л. - После этого всегда остаются пятна.
Она провожала всех троих взглядом до тех пор, пока они, смешавшись с маскарадной толпой, не затерялись в глубине Истории среди ее Карлов Великих, Брутов, Чингисханов и Ричардов Львиное Сердце. Леди Л. остановилась на мгновение перед портретом герцогини Альбы, взглянула на нее снизу вверх и спросила себя, что бы та сделала на ее месте. Но божественная герцогиня жила в другую эпоху, и ее желания, ее прихоти, ее капризы имели силу закона. Поистине, в современном мире нет места для любви. Она вздохнула, сделала едва заметный знак рукой портрету и присоединилась к гостям. Пока она переходила от одной группки к другой, по пятам за ней следовал то какой-нибудь толстяк Скарамуш, то Яго, рассуждающий о бирже, то Робин Гуды, охотно забывавшие в ее обществе о своей тучности и государственных секретах. Все были очень веселы. Ее подошел поздравить муж, как обычно, довольный всем, и в особенности самим собой.
- Ей-богу, Диана, блестящий вечер, если хотите знать мое мнение, один из лучших, они все в этом единодушны. Ваша идея оказалась великолепной. Кстати, Смити не подтвердил, что пост посла во Франции по-прежнему является предметом обсуждения. Он сказал, что вы будете восхитительной супругой посла. И вы знаете эту страну. Он обещал замолвить за меня словечко перед Королевой, но Ее Величество как будто бы не намерена учреждать этот пост немедленно.
- Еще бы, - сказала Леди Л. - Да в самой мысли иметь свое представительство в Париже нашей, дорогой Виктории видится нечто шокирующее. Париж для нее - злачное место.
Их прервала сарабанда танцующих: держась за руки, они скакали из гостиной в гостиную. Леди Л. оказалась в окружении трех итальянских monsignori21 - юных лорда Риджвуда, лорда Брекенфута и лорда Чиллинга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56