..
Он не изменился. "Она" оставалась в его глазах по-прежнему такой же красивой. Он любил "ее", как и прежде. "Она" могла делать все что угодно, он всегда найдет ей оправдание и алиби. Ее преступления, ее гнусности, ее подлые поступки и ее жестокости он относил за счет класса, среды, общества. Человечество было вне подозрений. Очень важная дама с престижным именем, которую ничто не могло ни задеть, ни запятнать. Но его раскатистый голос был по-прежнему так приятен, а слова значили так мало...
- Арман...
Шампанское, вальс, смятение - все это кружило ей голову. Леди Л. сама уже не знала, на каком она свете. Настоящей пыткой для нее было держать себя в руках, не прижиматься к нему, не позволять своему взгляду любовно скользить по знакомым чертам и счастливо улыбаться. Неужели она и есть та самая Леди Л., которой восхищались, которую уважали, лелеяли и втайне любили по меньшей мере пятеро мужчин в этом танцевальном зале? Или же она еще была Анеттой, готовой пойти на любой риск и совершить любое безумство, чтобы только вырвать у жизни еще один пленительный миг преступного счастья?
- Арман, пойдем отсюда. Уедем. Уедем немедленно. Увези меня.
- Поворковали - и довольно. Ты останешься здесь, на своем пьедестале, будешь работать на нас.
Вальс кончался, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы понять, что он ей говорил: он найдет ее в бильярдной после следующего танца; затем, когда праздник будет в самом разгаре, Арман, Громов и Саппер пройдут по этажам и соберут драгоценности. Они расстались, и она, сделав несколько шагов на мраморном полу, остановилась, чтобы выпить бокал шампанского, вежливо слушая сэра Уолтера Донахью, наряженного червонным валетом и выбравшего этот момент, чтобы поговорить с ней о Лессепсе и его Панамском канале, затем поспешила в комнату сына. Лунный свет ласкал заснувшее лицо, а рука поверх одеяла сжимала Петрушку со вздернутым красным носом, уставившегося на нее своими хитроватыми глазками. Почти в диком порыве склонилась она над ребенком, прильнула губами к горячему ушку. Он шевельнулся, повернул голову, не проснулся. Но стоило Анетте почувствовать на своей щеке это нежное дыхание, как к ней тотчас вернулись и ее решимость, и ясность ума; когда она вернулась к гостям, в ее походке, во всех ее движениях сквозила та уверенная непринужденность, которую так часто и совершенно несправедливо называют "королевской".
- По существу, я оставалась еще простолюдинкой, - сказала Леди Л. - Я еще не стала настоящей дамой высшего света, к счастью. Это меня и спасло. Я оставалась еще очень близка к природе, и всякий раз, когда передо мной заговаривают о самке, защищающей своего детеныша, - у Киплинга написано много забавного на эту тему, - я знаю, что сделала нечто ужасное, но знаю также и то, что мне не в чем себя упрекнуть.
В зеленой гостиной с попугаями Мефистофель, небрежно поигрывая хвостом, рассуждал о политике с Джоном Булем в цилиндре, который словно сошел с карикатуры из "Шаривари"19. Арабский принц, оказавшийся голландским послом при Королевском дворе, высказывал свое мнение о ситуации в Трансваале худущему пирату с черной повязкой на одном глазу и кроваво-красным платком на голове - Сент-Джон Смит, постоянный секретарь Министерства иностранных дел. Председатель трибунала "Банк дю Руа", один из самых строгих и грозных судей своего времени, явился в костюме Казановы, что Леди Л. сочла весьма трогательным; потягивая шампанское, он болтал с францисканским монахом, который отчаянно пытался отвести глаза в сторону, чтобы не встретиться взглядом с судьей.
- Да, Ваша Честь... В этом вопросе я абсолютно с вами согласен, Ваша Честь, - лепетал несчастный Громов хриплым, механическим голосом, явно не слушая то, что объяснял ему судья.
- Как сказал мне однажды Дизраэли... Он очень толково все объяснил... Словом, что бы он мне ни сказал, он был абсолютно прав... Великий человек Дизраэли, бесспорно. Мы с ним вместе стреляли перепелов в Шотландии... или то были куропатки? Во всяком случае, только в охотничий сезон. Строго по закону. Никогда в жизни не занимался браконьерством, честное... слово. Я всегда говорю: закон надо уважать, если хочешь, чтобы закон уважал тебя, вот так-то...
Громов попятился и, почти задыхаясь, спрятался за спиной Леди Л.: лицо его взмокло от пота, а глаза, казалось, плавают в маслянистой жидкости.
- Это уже слишком, я дрожу как осиновый лист... Тот человек, что на меня смотрит, судья, влепил мне три года тюрьмы за оскорбление Короны после демонстрации против королевы, прошедшей в дни празднования шестидесятилетнего юбилея ее царствования... Он уверен, что где-то меня уже встречал... Мое сердце не выдерживает таких нагрузок" я перестаю что-либо видеть, перед глазами туман, жуткий страх, это конец, говорю я вам... Не так со мной надо обращаться... Я - последний анархист, оставшийся в Англии, могли бы меня и поберечь...
В бильярдной Арман мило беседовал с тремя дамами, одна из которых нарядилась Марией-Антуанеттой, другая - Жанной д'Арк, а третья - Офелией, если только не Джульеттой. "Как бы там ни было, - подумала Леди Л., каждой из них на двадцать лет больше, чем требуется для этих ролей". Наконец Арману удалось отвязаться от них, и он подошел к ней. Они вышли на террасу и остановились у края темноты. Веселый, быстрый, женственный вальс рождал у них за спиной взрывы смеха и возгласы, и самой своей легкостью как будто потешался над всеми тяготами мира.
- Все готово?
- Я оставила сумочку у себя в спальне. Со своими драгоценностями. Второй этаж, последняя дверь направо. Возьми их. Там целое состояние: круглый год можно ничего не делать, только убивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56