Флориан заметил мои маневры, выражение лица у него насмешливое и одновременно откровенно циничное.
— Давайте, давайте, Хаим, поздоровайтесь с ней, а то я смотрю, вы все время строите ей глазки.
Только чего ради? Она ведь даже не узнает меня. У нее короткая память.
Лили надула губки. Она отложила книжку и нахмурилась. Лес Гайст выбивается из сил, дабы представить себя небывало прекрасным, но она не замечает его усилий. Перед ней воздвигаются большие полотна Дюрера, итальянские примитивы вылизывают пейзаж, перед ее глазами проходит «Погребение графа Оргаса», Рафаэль окружает ее шелестом крыл своих херувимов, но все впустую, она мечтает о реальности и не обращает внимания на все эти ухищрения. Мелкая монета абсолюта ее не интересует.
— Лили, посмотри-ка, кто к нам пришел. Не узнаешь? Чингиз-Хаим, твой стариннейший клиент. Верный и нежный влюбленный, всегда готов к услугам. Поздоровайся с ним.
— Здравствуйте, — бросает она с полнейшим равнодушием.
У меня возникло ощущение, что я еще немножко умер.
— Ну, Лили, как можно! Неужели ты не узнаешь старого друга Хаима? После всего, что ты для него сделала?
— Мне было очень приятно, — галантно говорю я.
Она несколько оживилась. В ее взгляде появилась та напряженность, та прозорливость, та манера смотреть и видеть внутри вас что-то нетипичное, непохожее на прочих, что присуща иным женщинам, потрясенным тем, что они нашли невозможное.
— Как он красив! Какой лоб! Обрати внимание на его лоб, Флориан…
На сей раз даже Флориан покороблен:
— Нет, нет, ты уже с ним покончила! Не можешь же ты еще раз перевести его в то состояние, в каком он уже пребывает. Ну, Лили, прекрати!
— Нет, Флориан, ты посмотри на его глаза…
Я быстренько обернулся взглянуть, не пристроился ли за мной в очередь еще один воздыхатель, однако нет, это меня она вторично возжелала.
— Мазлтов.
— Прекрати, ради Бога! Тебе не стыдно? Я же сказал, ты уже покончила с ним!
— Ах, так?
— Да, да!
— И что это дало?
— То есть как, что это дало? Ничего. Послушай, я возмущен. Право же, я никогда не думал, что способен на это… Лили, ты могла хотя бы запомнить… Не так уж это трудно.
— Хаим, — не без робости представился я. — Чингиз-Хаим. Всегда счастлив служить.
— Не знаю такого.
— Лили!
Она опять надула губки. Нет, право, в ней так много от девочки…
— Неужели ты хочешь, чтобы я всех помнила?
— Но это же элементарная вежливость!
— Ей-богу, Флориан… Ты разговариваешь со мной как с какой-то нимфоманкой… Если я их не помню, то только потому, что они не произвели на меня никакого впечатления… Они ничего для меня не сделали, мизинцем даже не шевельнули…
— Лили! Прошу тебя!
— Они вечно отделывались шуточками.
— Ну уж нет, не все. Вот перед тобой тот, кто все тебе отдал! И еще один… погоди-ка… Как же его звали-то?… Он еще так тебя любил… Ну вспомни, ты же мигом справилась с ним… Звезда, мировая знаменитость… Ты уже было поверила, что нашла себе пару…
— Камю? Да, помню очень хорошо. Я читала его книги. Но ведь не книгами едиными…
— Прекрати! Кстати, это был вовсе не он… Погоди-ка… Имя из пяти букв… И начинается на И…
Я попытался помочь:
— Иоанн?
— Да нет, какой, к черту, Иоанн! Вовсе не Иоанн… Господи, да я же прекрасно помнил его…
— Иаков? Тот, что с улицы Погромской?
— Да нет же… А, вот оно! Иисус, Иисус из Назарета. Это имя тебе что-нибудь говорит?
— Разумеется. Я о нем что-то читала…
— Читала? Читала! Да это же было самое крупное, самое лучшее твое дело!
Тут уже я взорвался:
— Хватит! Вы вечно обвиняете нас, евреев, что мы только и пытаемся обделывать дела. Ну скажите, скажите мне, какие дела Он проворачивал? Таких дел я не пожелал бы своим лучшим друзьям.
31. У нее вкус к шедеврам
Впервые с тех пор, как мы познакомились здесь в лесу Гайст, я увидел Флориана по-настоящему раздраженным, возмущенным. И я его понимаю. Он страшно гордится своим «Распятием» и великолепным искусством, возникшим в результате этого. И то сказать, он просто не может не чувствовать себя причастным ко всем чудесам Ренессанса. А вот у Лили вид по-прежнему безучастный и немножечко строптивый. Ну, не помнит она, не помнит, что с нее взять.
— Лили, послушай! Ну, постарайся вспомнить, ведь тем самым ты стала творцом Истории. Да и сама кое-что с этого поимела: соборы, цивилизацию, дивные песнопения… Сокрушения, слезы… Умерщвление плоти…
Тут уж и я вмешался:
— А свечи! Представьте только, как вам пришлось потратиться на одни свечи!
Ей это надоело. Она топнула ножкой:
— Отстань ты наконец от меня! Ты не можешь требовать, чтобы женщина помнила всех мужчин, которых она в своей жизни любила!
Флориан побледнел от ярости. Поразительно все-таки видеть, как он обретает свой естественный цвет. Голос его стал совсем глухим, и тотчас стала явной вся тайная, глубинная похабность этого закоренелого сутенера.
— Ну, сука! Чувствую, она меня доведет…
— Может, мне лучше уйти? — тактично осведомился я.
— Конечно, как только запахнет жареным, вы сразу же рвете когти.
— Да нет, это скорей из деликатности. Семейные сцены, сами понимаете…
— Разумеется. Гуманисты, они вечно закрывают глаза в нужный момент — как только она покажет себя в истинном свете. А потом талдычат: это не она, это нацисты! Это не она, это Сталин! Для них она никогда ни в чем не виновата. Нет уж, Хаим, вы останетесь и будете держать свечку. Уж коль вы любитель подсматривать, извольте взглянуть правде в глаза.
— Хорошо, хорошо, как вам угодно. В любом случае я в определенном смысле заранее заплатил за свое место.
Флориан до того взбешен, до того разъярен, что от него исходит ледяной холод, обдавший меня ознобом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75