Они полны… полны реальности. Она переполняет их. Они увечны из-за своей… гм… своей плотскости, да, вот именно. Физиология, органы — это же настоящий недуг.
Лили с секунду колебалась.
— Флориан…
— Да, дорогая. Все, что ты захочешь. Тебе достаточно сказать лишь слово, и я всех их прикончу.
— Флориан, а если я тебе признаюсь, что всегда любила только тебя одного? Что в душе я всегда знала: ты единственный, кто может дать мне то, что я ищу. Но ты не любишь меня. Тебе нравится смотреть, как я страдаю.
На сей раз улыбка Флориана расплылась достаточно широко и оставалась на его лице достаточно долго, чтобы я наконец-то постиг глубинную сущность этого стервеца: полнейший и абсолютный цинизм без начала и без конца; то была улыбка вечности, что кружит рядом с человеком.
— Ну еще бы. Цыпочка моя, поставь себя на мое место. Если я возьму тебя всю целиком, что останется мне? Птички да цветочки? Фу! Кончится это тем, что я от тоски наложу на себя руки… Пойдем, дорогая, и не надо отчаиваться.
Он поднял руку в этаком театральном жесте; ей-ей, в этом паскуднике есть что-то от дурного лицедея. Чувствуется, он насмотрелся мелодрам. И он продекламировал:
— Послушай, как земля тысячами голосов кузнечиков поет песню надежды, что ни одно человеческое приключение не сможет никогда разочаровать…
Даже я такого не ожидал. Чистый Сервантес. И к тому же плагиат.
Лили гневно топнула ножкой:
— И что, по-твоему, я должна делать с этими кузнечиками?
Флориан чуточку смущен.
— Дорогая, как-никак ты только что сделала счастливым еще одного мужчину. А это немало.
Лили вроде бы слегка оттаяла. Она любит делать добро.
— Только ты один и понимаешь меня, Флориан. Иногда я спрашиваю себя: а вдруг и вправду величайшая в мире любовь — это когда два существа так и не встречаются?
— Да, пожалуй, это и впрямь прекрасно.
Я тоже немножко растроган. Ведь до сих пор я не отдавал себе отчета, что при жизни пережил великую любовь: я так и не встретил женщину своей мечты.
Я погрузился в размышления о своем былом счастье, как вдруг Лили вскрикнула. Я взглянул и увидел потрясающую вещь: Флориан плакал. И на сей раз не чужими слезами.
— Флориан! Ты плачешь? Плачешь!
— Мерзостная жизнь! — всхлипнул Флориан. — Иногда становится невмоготу.
— Но что случилось?
— Что случилось… что случилось… Бывают моменты, когда я хотел бы… ну да, да!… хотел бы, как они… Знаешь, когда понаблюдаешь за ними, в голову в конце концов начинают лезть нелепые мысли.
— Ты хотел бы! Хотел бы, как они?
— Что поделать, никто не идеален.
— Ох, Флориан… Не надо!
— Я же не говорю, что хотел бы быть человеком. Спасибо, нет. Но они начинают меня нервировать.
— Не надо им завидовать.
— Да я хочу сказать только, что со стороны это выглядит странно-симпатично. Достаточно посмотреть, какие они корчат рожи.
— Но они же такие недолговечные! Человек, и ты, Флориан, это знаешь лучше, чем кто бы то ни было, преходящ. Он такой эфемерный! Они вечно твердят, что строят на тысячу лет, но когда принимаются за дело… Тысяча лет! Смешно…
— Да, знаю, все та же мечта о вечности… Известный клинический симптом. Все они импотенты. Настроение у него полностью исправилось.
— Они твердят о восторгах, о райских наслаждениях, о небывалом блаженстве, а потом захрапят и перевернутся на спину.
— Они это называют «жить». По сути, дорогая, это их крохотный барыш.
Наперекор себе я подхожу к Лили. В нынешнем моем положении я должен бы сохранять спокойствие, какие уж тут сомнения, но нет, это сильней меня. Меня просто неодолимо тянет к ней. У нас, мечтателей из гетто, это врожденное. Всем известна наша любовь к абстракциям. Флориан насмешливо смотрит на меня:
— Я должен был догадаться. Чуть только заговорят о барыше… Я рассмеялся.
— А что ж вы думали? — бросаю я. — По-настоящему, им надо было бы построить на развалинах Аушвица биржу или банк. Вот тут-то мы все бы и воскресли.
30. Шварце шиксе (продолжение)
Я подошел еще ближе. Лили не обратила на меня никакого внимания. Даже не улыбнулась. И все-таки мне кажется, я только что выдал довольно смешную шутку. В лучших традициях юмора «Шварце Шиксе», бесспорно самого лучшего еврейского кабаре, которое прославилось на весь мир после нашего первого и единственного успеха, веселенькой программы «Всеобъемлющая любовь», самой, без всяких сомнений, известной из всего еврейского репертуара; между прочим, Чарли Чаплин использовал из нее кое-какие мотивы.
Флориан, похоже, пребывает в веселом настроении. Он шутливо грозит мне пальцем:
— Господин Хаим, вы начинаете нас раздражать этими вашими язвами и ранами. Ну чего вы хотите? Чтобы уложили сто миллионов китайцев с единственной целью доказать вам, что мы не антисемиты?
Это смешно, но Лили нас не слушает. Она взяла книжку французского автора «Великие кладбища в лунном сиянье» и рассеянно ее перелистывает.
— Шуточки и всякое там остроумие ее не интересует, — пояснил мне Флориан. — У нее в мыслях только высокое.
Я вежливо улыбнулся, но счел это все-таки дерзостью. Флориану не следовало бы пускаться в рискованный треп в присутствии столь высокородной особы.
— И тем не менее, — продолжил Флориан, — иногда невредно немножко посмеяться, чтобы как-то провести время. Вечности требуются дивертисменты, публика, фарсы, розыгрыши… Именно так и был сотворен человек.
Но я не слушаю его. Я все ближе придвигаюсь к ней. Робко. Смиренно. Мне очень хочется, чтобы она обратила на меня внимание, и в то же время я испытываю какой-то сладостный страх. Мне не хватает только тросточки, котелка, усиков щеточкой и огромных башмаков, чтобы превратиться в своего персонажа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75