Это не может быть что-то вульгарное. Несомненно, в основе тут лежит глубокая вера, кредо, бескорыстный мотив… система взглядов. Нечто возвышенное. Да, да! Вы же сами говорите, что у всех жертв радостный вид. Вероятно, они были согласны. Быть может, пошли по доброй воле. Добровольно, осознанно принесли себя в жертву на алтарь какого-нибудь великого дела.
— Причем без штанов, — неторопливо заметил комиссар.
— На вашем месте я сосредоточил бы поиски в направлении идеологии. Ангажированность… Понимаете? Революция в Будапеште. Вот вы же сами сказали, что все эти люди добровольно сняли штаны… У них определенно было к этому призвание!
— Прогнило, — пробормотал Шатц. — Все полностью прогнило. Нас затаптывают в грязь. Я чувствую злобное, безжалостное еврейское присутствие… Злопамятные, ничего не прощающие! Барон попытался вклиниться в их разговор:
— Господин комиссар, я понимаю, вы заняты, но, может быть, вы все-таки поможете мне отыскать жену? Целая неделя, и никаких вестей…
Комиссар, похоже, неожиданно заинтересовался:
— Неделя, говорите? Так, так… А что собой представляет этот егерь?
— Флориан? Что касается его обязанностей, чрезвычайно энергичный и пунктуальный…
— Ага…
Комиссар взглянул на фото и позвонил. Вошел полицейский, комиссар что-то шепнул ему на ухо, и полицейский вышел. Шатц закурил сигарету и несколько секунд о чем-то размышлял.
— Особые приметы?
— Что это значит?
— Этот ваш Флориан… Было в нем что-то особенное, на что вы обратили внимание?
— Нет, ничего такого я не замечал.
— Но должно же было быть в этом егере что-то такое… я даже не знаю что… чтобы такая дама…
Он опять взял фото и некоторое время созерцал его.
— Чтобы знатная дама, да еще такая красивая, сбежала с ним, в нем должно было быть что-то необыкновенное…
— Повторяю, я ничего такого в нем не замечал. Неужели я обязан присматриваться… к каждому из прислуги?
Граф, правда, придерживается несколько другого мнения:
— Должен признаться, господин комиссар, что Флориан мне всегда казался весьма интересной личностью. Во-первых, возникало ощущение, что это человек без возраста… Ни единой морщины, и потом, он говорил так, словно все уже видел и вообще живет уже целую вечность. И еще я заметил, что от него исходит… как бы это сказать?… какая-то прохлада. Когда он оказывался рядом, от него веяло холодом… На вас как бы падала тень. В середине августа встречаешься с ним в парке — надо сказать, здоровался он всегда чрезвычайно почтительно, — и чувствуешь, как тебя обволакивает довольно пронзительный холодок. Впрочем, в сильную жару это было отнюдь не неприятно. Появлялось желание сесть рядышком с ним, отдохнуть, словно в тени большого дуба… Да, в нем было нечто притягательное. В моменты усталости, переутомления или когда бываешь захвачен какими-нибудь грандиозными планами, грандиозными надеждами — к примеру, на возвращение восточных земель, — его присутствие действовало очень и очень успокаивающе. Кстати, я заметил, что молодые люди искали его общества. Похоже, он имел большое влияние на них. Причем я настаиваю именно на физическом аспекте этого поистине ощутимого воздействия, и поверьте, я не преувеличиваю. Физическая прохлада, успокаивающая нервы и взбудораженные чувства, да, да, дарующая успокоение и приносящая непонятную удовлетворенность. Вы замечали это, дорогой друг?
— Да, действительно, он был очень холодный человек, — подтвердил барон.
— Но больше я ничего не заметил.
— Полноте, дорогой друг. Вы же мне частенько говорили, что в его присутствии вы ощущаете холод, проникающий до мозга костей.
— Ну, это не надо понимать буквально.
— Легкий… приятный холодок, — настаивал граф.
— Прекрасно, прекрасно. Но вообще-то женщина сбегает из дому со слугой вовсе не по причине его холодности. А на что-нибудь еще вы обратили внимание?
— Да. Я вам уже говорил, это был человек достаточно таинственный. Вот, например… он убивал мух.
— Ну и что в этом таинственного? Все убивают мух и прочую нечисть…
Ну нет. Этого я уже не мог спустить. В тот же миг я предстал перед Шатцем и строго глянул на него. Комиссар покраснел.
— Вы все понимаете превратно, — пробурчал он. — Все вы, евреи, думаете только о себе…
Я погрозил ему пальцем и исчез. Шатц пожал плечами, налил и выпил.
— Вечная манера тянуть одеяло на себя, — бросил он.
Граф был удивлен:
— Что вы сказали?
— Ничего. Ничего я не говорил. Я вообще рта не раскрывал. Ладно, продолжим. Значит, этот егерь… Вы говорите, он убивал мух? И это все?
— Он не убивал их естественным образом.
— А что, по-вашему, означает убивать естественным образом?
Я опять появился. Шатц стукнул кулаком по столу, прикрыл глаза. И здесь я должен сделать вам крайне важное признание: я ведь вовсе не намеренно терзаю его. Вообще тут довольно любопытная штука; можно бы сказать, что идет это от него самого. И причина в особом характере нашей близости, так что я даже не решаюсь слишком глубоко копать. Скажу вам только вот что: иногда я толком не знаю, то ли это я в нем, то ли он во мне. Бывают моменты, когда я убежден, что эта скотина Шатц стал моим евреем, что этот немец провалился в мое подсознание и навсегда в нем поселился. Частенько меня прошибает холодным потом при мысли, что нам никогда не удастся избавиться друг от друга, что мы повязаны жестоким, похабным, невыносимым братством, построенным на ненависти, крови, страхе и беспощадной злобе. Случается, меня охватывает паника и я начинаю думать, что Гитлер победил, что он не только уничтожил нас, но еще и подлейшим образом связал немцев и евреев друг с другом, перемешав нашу психику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75