Но война ещё не скоро кончится, так что этот вопрос, может быть, и не встанет.Мы два дня провели вместе. Вооружившись превосходными немецкими документами, которые нам достала дочь госпожи Эстергази, мы могли пойти на небольшой риск, так что мы пообедали в «Прелестном уголке». Выражение лица Дюпра, когда он увидел перед собой «юного гения», как раньше называли Бруно, доставило мне величайшее наслаждение, незапланированное в меню хозяина. Здесь были и изумление, и радость, и страх, с которым он косился в сторону немецких офицеров и начальника полиции Эвре, сидящих в «ротонде».— А, это вы! — вот всё, что он сказал.— У командира эскадрильи Броницкого на счету семь побед, — сказал я, не слишком понижая голос.— Заткнись, идиот, — проскрипел Дюпра, пытаясь улыбаться.— Он возвращается в Англию, чтобы продолжать борьбу, — добавил я громче. Не знаю, улыбался ли храбрый Марселен или показывал зубы.— Не стойте тут, ради Бога. Пойдёмте.Он увёл нас на «левый борт», как он говорил, и усадил за самый укромный столик в зале.— Все Флери ненормальные, — проворчал он.— Если бы не безумие, господин Дюпра, Франция давно бы сдалась. И вы первый.Мы больше не говорили о Лиле. Она была здесь, рядом; мы так ощущали её присутствие, что говорить о ней — значило бы отдалить её от себя. Бруно говорил, как он восхищается Англией. Он рассказывал о жизни народа, который шёл к победе, потому что в 1940-м не захотел понять, что война проиграна.— Они сохранили свою приветливость и хорошее настроение. Ни малейшей вражды к нам, иностранцам, не упускающим случая переспать с сёстрами и жёнами английских солдат, которые сражаются за морем. А как французы?— Приходят в себя. На нас это навалилось неожиданно, так что понадобилось время. Два раза к нам подходил Марселен Дюпра с видом одновременно обеспокоенным и виноватым.Мы ели пулярку под соусом «Флеретт».— Видите, я держусь, — сказал он Бруно.— Очень вкусно. Так же вкусно, как и раньше. Браво.— Вы им там скажите. Они могут приходить. Их хорошо примут.— Я скажу им.— Но уходите скорей…Может быть, он хотел сказать «приходите скорей». Следовало всё же допустить такую возможность.Во второй раз, осторожно оглядевшись, он спросил у Бруно:— А ваша семья? У вас есть известия?— Нет.Дюпра вздохнул и удалился.После обеда мы спокойно отправились в Ла-Мотт. Дядя стоял у фермы и курил трубку. Он не удивился, узнав Бруно.— Что ж, на свете всё возможно, — сказал он. — Это доказывает, что иногда последнее слово остаётся за мечтателями и мечты не всегда рушатся.Я сказал ему, что Бруно стал в Англии лётчиком, что он сбил семь самолётов противника и дней через десять снова будет драться. Пожимая ему руку, дядя, видно, почувствовал два стальных пальца протеза: он бросил на Бруно быстрый грустный взгляд. Потом его одолел приступ кашля, от которого на глазах выступили слёзы.— Слишком много курю, — проворчал он.Бруно захотел посмотреть «ньямов», и дядя провёл его в мастерскую, где дети возились с бумагой и банками клея.— Вы их всех уже видели, — сказал Амбруаз Флери. — Я сейчас не делаю новых, я держусь за старых. В наше время нам меньше нужны новинки, чем воспоминания. И потом, их нельзя запускать. Немцы не дают им достаточно высоты. Сначала они ограничили высоту до тридцати, потом до пятнадцати метров, а сейчас они только что не требуют, чтобы мои воздушные змеи ползали. Боятся, что они могут служить для ориентировки лётчикам союзников, а может, им кажется, что это какие-то шифрованные послания подпольщикам. В общем-то, они не так уж не правы.Он ещё долго смущённо кашлял, и Бруно поспешил ответить на его невысказанный вопрос:— К сожалению, у меня нет вестей о семье. Но я не беспокоюсь за Лилу. Она вернётся.— Мы все здесь в этом уверены, — сказал дядя, бросив взгляд на меня.Мы пробыли в Ла-Мотт ещё час, и опекун попросил Бруно связаться с его другом лордом Хау: пусть Бруно от имени Амбруаза Флери выразит дружеские чувства и благодарность членам общества «Воздушные змеи Англии»; местное отделение в Клери шлёт им братский привет.— Удивительно, как в сороковом они выстояли одни.Потом он произнёс немного смешную фразу, мне странно было слышать её от такого скромного человека.— Я счастлив, что смог принести пользу, — сказал он.В тот же вечер Бруно был на пути в Испанию, а через две недели мы получили «зашифрованное сообщение» Би-би-си, подтверждающее его прибытие в Англию: «Виртуоз снова за роялем». Я был глубоко взволнован нашей встречей. Это как бы предвещало конец неестественного положения вещей, внушало надежду на возвращение другого человека. Я усматривал в этом вызове теории вероятности Божью благосклонность. Не будучи верующим, я часто думал о Боге, потому что теперь человек более, чем всегда, нуждался в самых своих прекрасных творениях. Я уже говорил, как бы оправдываясь, что, занимаясь работой, чтобы ускорить возвращение Лилы, я всё меньше ощущал её физическое присутствие рядом с собой, и в этом я тоже видел добрый знак: так было, когда она перестала писать мне из Гродека, так как мы обязательно должны были встретиться. Я жил в предчувствии этой встречи. Мне казалось, что вот-вот дверь откроется и… Но это было пустое шаманство, и изменилось только моё отношение к дверям. Так как я теперь почти верил, что она жива, я больше не выдумывал её, ограничиваясь воспоминаниями. Я вспоминал наши прогулки на берегу Балтийского моря, когда Лила «мечтала о себе» с такой досадой и с таким пылом.«Для меня единственная возможность — написать гениальное произведение. До сих пор женщине не было дано написать „Войну и мир“. Может быть, это то, что я должна сделать…»«Толстой это уже написал».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88