В отличие от противника наши лётчики не уклонялись от схваток в невыгодных для себя условиях. Да и что им оставалось делать — иначе пришлось бы уклоняться едва ли не от всех соприкосновений с противником. Это было очевидно, хотя и нерадостно. Естественное раздражение лётчиков против сложившейся обстановки выливалось чаще всего в несколько неожиданном направлении: на головы журналистов, публиковавших в газетах очерки о неравных воздушных боях — «Трое против восемнадцати», «Семеро против двадцати пяти» и тому подобное. По существу, в этих очерках все было правильно. Раздражал тон — такой, будто нашим богатырям воздуха прямое наслаждение идти всемером против двадцати пяти — двадцать четыре им уже мало…
Через полгода после начала воздушной битвы за Москву уже в другом месте — на Калининском фронте — в аэродромной землянке собралась группа лётчиков, ожидавших вылета. Сидели в тёплых комбинезонах, и не только потому, что предстояло вскоре идти в воздух. Было холодно. Железная печурка грела плохо. Через узкое окошко, прорезанное над самым уровнем земли, у потолка землянки, еле светило сумрачным зимним светом. Разговор шёл о бое, который лётчики соседнего полка — Алкидов, Баклан и Селищев — дали втроём восемнадцати самолётам противника. Дали — и выиграли его: сбили несколько немецких машин, а главное, не допустили бомбёжки нашего переднего края — это котировалось ещё выше, чем лишние сбитые на боевом счёту истребителя. Словом, бой был по всем статьям отличный. Но он был уже обсуждён во всех подробностях несколько дней назад — сразу после того, как произошёл. И текущие дела — удачи и неудачи, которые на войне сменяют друг друга очень быстро, — привлекли внимание к себе. Но вот пришла на фронт газета, где этот бой был описан, и разговоры о нем, вернее о статье, возобновились. В землянке пошли комментарии:
— Очень уж гладко все тут получается.
— Вроде им ещё три-четыре «яка» только помешали бы!
А один из присутствовавших мечтательно произнёс:
— Эх, ребята! Дожить бы нам до такого времени, чтобы шестёркой или восьмёркой зажать пару «мессеров», да дать им жизни, да загнать, сукиных детей, в землю! Вот это было бы дело… А то пишут и радуются: смотри-ка — трое против восемнадцати. Ах, как хорошо!.. Тьфу!
— Не плюй в землянке, — сказал наставительно самый старший из нас. И сказал, конечно, правильно — не столько по соображениям поддержания должной чистоты и гигиены в помещении, сколько по причине очевидной беспочвенности мечтаний предыдущего оратора.
«Дожить бы до такого времени!»
Дожили далеко не все. Но такое время пришло! Когда наша армия подошла к Берлину так же близко, как стоял противник под Москвой в сорок первом году, советские самолёты — вопреки всем правилам военного времени — летали бомбить и штурмовать подступы к вражеской столице с зажжёнными аэронавигационными огнями на крыльях и хвостовом оперении. Почему? Очень просто: опасность противодействия противника была к тому времени меньше, чем опасность просто столкнуться в темноте со своими же самолётами — настолько много их участвовало в этой операции.
Соотношение сил в воздухе стало в точности таким, о котором мечтали лётчики в той землянке суровой, холодной зимой сорок первого года.
…Итак, в одном из первых же воздушных боев Антипова крепко зажали «мессеры». Чтобы выйти из-под удара, хочешь не хочешь, надо маневрировать, причём маневрировать как можно более энергично. Через много лет после этого боя он рассказывал:
— Чувствую, что ещё секунда — и по мне дадут. Потянул ручку на себя: ничего, крутится «миг», дрожит весь, но не сваливается. Только краешком глаз вижу, что мне в концы крыльев упираются сзади какие-то полосы. Первое, что подумал: трассы! Но тут же усомнился: не могут же они так точно попадать именно по консолям, а главное, так устойчиво держаться — без перерыва и все по одному и тому же месту. Повернул голову: батюшки, оказывается, это жгуты срывные. Вот тебе и неманевренная машина! Виражит со струями с консолей, как тебе какой-нибудь «И-пятнадцатый», и в ус себе не дует!..
С тех пор взгляд на манёвренность «мига» у Антипова и его однополчан существенно изменился к лучшему. Не скоростью единой жив был этот самолёт. Впрочем, так часто бывает в жизни: увидев какое-то одно, доминирующее, наиболее ярко выраженное свойство, мы на его фоне не замечаем многого другого, пусть менее «профилирующего», что ли, но подчас весьма существенного. И не только при оценке самолётов…
Так что манёвренные возможности самолёта МиГ-3 оказались для многих наших лётчиков сюрпризом. Причём на этот раз сюрпризом приятным — неприятных и без того хватало.
Относительно же вооружения «мига» — три пулемёта, из которых два, хотя и чрезвычайно скорострельные, имели тот же калибр, что обычная винтовка, — дело обстояло, к сожалению, именно так, как показалось в первых же боях. Вооружение было слабоватое.
— Вот бы пушечку на «миг» — первая машина была бы! — говорили лётчики.
Но когда появился вариант «мига» с пушками, выяснилось, что усиление оружия обходится непомерно дорого — ценой ухудшения всех остальных боевых качеств перетяжеленного самолёта.
Калибр оружия, мощь огневого залпа — вещи для истребителя чрезвычайно важные. Но, как вскоре выяснилось, кроме всего этого, есть и иные очень важные вещи, в том числе одно далеко не последнее: надо уметь стрелять. Без такого умения никакой калибр не поможет. А для владеющего меткой стрельбой лётчика… Впрочем, вот конкретный случай.
В том же бою, о котором я начал рассказывать, Ю.А. Антипов оказался на МиГ-3 в одиночку против пяти Ме-109.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32