Жил в Москве, в 3-м Михалковском переулке, в однокомнатной квартире (в хрущобах) — одиноко. Пил понемножку — в одиночестве, иногда с Бендером подкармливал зимой снегирей — кормушка стояла за окном.
Александром Григорьевичем Сашка так и не стал. Для актеров Театра на Малой Бронной, где Ширшов прослужил десятилетия, он поначалу был все тем же Сашкой; новые актерские поколения называли его дядей Сашей, дядькой Сашей, дяденькой Сашенькой — с легким оттенком презрения -алкаш!
Его торжественно спровадили на пенсию, наградив буклетом (кожа — тиснение) хвалебных слов и букетом гладиолусов. Все, что он играл, — он играл хорошо.
Успеха сталинабадского Белугина не повторил. Анатолий Васильевич Эфрос в своих спектаклях его не занимал.
Кто сейчас помнит Ширшова? Кто знает хотя бы что-нибудь о нем? Таких раз-два и обчелся.
Кто не знает Менглета? Раз-два и обчелся. А начинали они вместе…
…Жжет солнце. Сияют горные вершины. Миша-рулевой везет трех артистов на Варзоб, на Каферниган — по-над пропастями…
Укусила Бабина собака,
Но состав всегда у них готов -
Три артиста, три веселых друга,
Джигафаров, Бендер и Ширшов!
Обхохочешься!
Глава 13. «У меня бронь»
На таджикской декаде в Москве (апрель 1941 года) почетными представителями от Русского драматического театра имени В. Маяковского были: члены партии Степанова Галина Дмитриевна, Якушев Сергей Ильич и беспартийный Менглет Георгий Павлович.
Столица нашей Родины ликовала!
Жить стало лучше, жить стало веселей. Машины со свастикой на бортах вливались в общий поток движения, ветровые стекла больше не разбивали камнями — исконная дружба русского и германского народов была восстановлена.
Менглет шел на торжественный прием в Кремль с искренним душевным волнением: он увидит Сталина! Не в кино, не на портретах, а живого.
Все правильно.
Дипломатия есть дипломатия.
Мир с Гитлером поначалу трудно было пережить. Но сейчас ясно: главное, чтоб не было войны. Заваруха с маленькой Финляндией — и то сколько горя принесла! Не сдипломатничай Иосиф Виссарионович, не протяни руку дружбы, пусть мнимой, бесноватый фюрер двинул бы войска на СССР. А брат Женька — почти призывного возраста. Даже представить трудно: голенастый Женюрка — завтра призывник? Но теперь о нем можно не беспокоиться. Отслужит срок — и вернется в Воронеж. К родителям. К Майке. Женя всего на двенадцать лет ее старше. Племянница и дядя — приятели…
После декады русских актеров — Менглета, Степанову и Якушева — за успехи в деле развития искусства Таджикистана наградили орденом «Знак Почета». Ширшову привезли в Сталинабад медаль «За доблестный труд». Обиженный, что не отметили «Знаком», Ширшов медаль не носил.
Утром 22 июня Менглет зашел в парикмахерскую побриться-постричься. Услышал: «Война!» — и с намыленной щекой побежал в театр.
На выпуске была премьера: «Золотой мальчик» — о плохой Америке. Роль скрипача, ставшего боксером — «золотым мальчиком» (скрипичное искусство в США никому не нужно, бокс — обогащает), репетировал Миша Джигафаров.
Миша стоял перед алым бархатным занавесом и водил смычком по веревочным струнам. За занавесом Юра Флейфедер играл на скрипке (предполагалось, что гениально).
Менглет вбежал в темный зал, увидел на кровавом фоне лицо Миши, выхваченное прожектором, и закричал:
— Война!
Солюс (режиссер спектакля) сказал:
— Репетиция отменяется.
С кем война — никто не спросил. Все поняли: не с «плохой Америкой» и ее мальчиками, а с другом Сталина — Гитлером.
Миша отложил бутафорскую скрипку и пошел в военкомат (он был военнообязанным). Менглет с Королевой побежали на почтамт. Перевести деньги родителям Жорика и дать телеграмму, чтобы немедленно выезжали в Сталинабад.
…Воронеж бомбили одним из первых. Но семья Менглета вырвалась из дымящейся России без потерь.
В двухкомнатной квартире на улице Орджоникидзе стало тесно и… весело. Екатерина Михайловна не уставала повторять:
— Мы вместе! Вот гуавное.
Мама не выговаривала букву «л», и это всегда забавляло Жорика.
Майка прыгала через скакалочку, играла в классики, то есть опять же прыгала, только на одной ножке.
Екатерина Михайловна кричала в окно:
— Я катык принесуа! Будешь есть, чтоб ты пропауа!
Майка продолжала прыгать!… Она больше всех на свете любила бабушку, но слушалась (не всегда) только деда. С Женей — озорничала. Суровой мамы… сторонилась. И малознакомого папы тоже…
А Менглет, когда дочка засыпала, подходил к ней, смотрел на нее и думал: «Хороша!» Но поцеловать не решался. Чтобы не разбудить.
Сталинабад разбух от эвакуированных. Таджикской речи теперь на улицах совсем не слышалось. Польские евреи заполонили город. Низкорослые, оборванные, грязные (баня — одна, горячей воды часто нет, в санпропускники — по талонам). Работы по специальности не находилось. Профессор из Кракова служил гардеробщиком в Театре имени Лахути. Поэт Грааде — в заморской шинели, застегнутой на все пуговицы (жара — солнце печет!), — где и как служил, неизвестно, но, всегда вдохновленный, он слагал на иврите стихи артисткам Театра имени В. Маяковского.
Рынки кипели, бурлили. Все чем-то торговали. Актер Ленинградского театра комедии Борис Тенин мастерил на продажу деревянные босоножки, актер Театра имени В. Маяковского Валентин Рублевский — спиральки для электроплиток.
Но свет часто гас. Местные и эвакуированные сидели при коптилках — электроплитки были без надобности.
Жорик ничего не мастерил, ничем не торговал — играл спектакли и репетировал. О судьбе Абрама Николаевича Клотца Менглет узнал от артистов Воронежской оперетты, эвакуированной в Сталинабад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95