Но Чернышевский повторил ее и при этом добавил: «Не думайте, что я увлекаюсь в этом суждении вашею тенденциею, – тенденция может быть хороша, а талант слаб, я это знаю не хуже других, – притом же, я вовсе не исключительный поклонник тенденции, – это так кажется только потому, что я человек крайних мнений и нахожу иногда нужным защищать их против людей, не имеющих ровно никакого образа мыслей. Но я сам по опыту знаю, что убеждения не составляют еще всего в жизни – потребности сердца существуют, и в жизни сердца истинное горе или истинная радость для каждого из нас… Лично на меня Ваши пьесы без тенденции производят сильнейшее впечатление, нежели пьесы с тенденциею. «Когда из мрака заблуждений», «Давно отвергнутый тобою», «Я посетил твое кладбище», «Ах ты, страсть роковая, бесплодная» и т. п. буквально заставляют меня рыдать, чего не в состоянии сделать никакая тенденция».
Ясно, что Чернышевский вовсе не был приверженцем примитивных форм в искусстве, как думали (а порою делали вид, что думают так) его противники.
Ему одинаково чуждо было искусство, «обнаженное от содержания», как и искусство, в котором отвлеченная мысль не находила воплощения в поэтическом образе. «Содержание… одно только в состоянии избавить искусство от упрека, будто бы оно – пустая забава, чем оно и действительно бывает чрезвычайно часто: художественная форма не спасет от презрения или сострадательной улыбки произведение искусства, если оно важностью своей идеи не в состоянии дать ответа на вопрос: «Да стоило ли трудиться над этим?»
Может быть, поводом к необоснованным обвинениям Чернышевского в дидактизме и т, п. послужили образцы его действительно чисто публицистической критики, в которых он, оттолкнувшись от того или иного произведения, сознательно оставлял его в стороне («отклонялся от предмета»), чтобы предаться «размышлениям» на политические темы. Такие статьи и рецензии у Чернышевского действительно были. Он «…умел влиять на все политические события его эпохи в революционном духе, проводя – через препоны и рогатки цензуры – идею крестьянской революции, идею борьбы масс за свержение всех старых властей».
Одним из самых ярких примеров такой критики является его знаменитая статья «Русский человек на rendez-vous, в которой Чернышевский, воспользовавшись выходом в свет тургеневской «Аси», дал блестящую характеристику российского либерализма накануне реформы 1861 года. Почти полвека спустя после появления этой статьи В.И. Ленин клеймил либералов новой формации словами Чернышевского:
«Трагедия российского радикала: он десятки лет вздыхал о митингах, о свободе, пылал бешеной (на словах) страстью к свободе, – попал на митинг, увидел, что настроение левее, чем его собственное, и загрустил: …«поосторожнее бы надо, господа!» Совсем как пылкий тургеневский герой, сбежавший от Аси, – про которого Чернышевский писал: «Русский человек на rendez-vous».
Эх, вы, зовущие себя сторонниками трудящейся массы! Куда уж вам уходить на rendez-vous с революцией, – сидите-ка дома; спокойнее, право, будет…»
Не разбор тургеневской «Аси», о которой в статье почти ничего не говорится, а вопрос о либералах занимал Чернышевского в этой статье, явившейся своего рода политическим манифестом, резким осуждением малодушия «лучших людей» и напоминанием о неизбежности близящейся революции. Чернышевский безошибочно предсказал здесь, как будет вести себя умеренно-либеральная дворянская интеллигенция в минуты решительных схваток.
Если бы критическое наследие Чернышевского ограничивалось лишь подобными статьями, то он остался бы в истории русской критики как представитель ее исключительно публицистического крыла. Но его наследие гораздо шире. Многие его статьи обнаруживают в нем глубокого и тонкого ценителя художественных произведений.
Возьмем хотя бы статью о дебютной повести Льва Толстого «Детство и отрочество». Несмотря на то, что Чернышевскому были совершенно чужды взгляды Толстого, которые тот высказывал в кругу литераторов «Современника», он оценил Толстого как художника едва ли не лучше всех других критиков, писавших о «Детстве». Очень детально и обстоятельно разобрав особенности толстовских приемов психологического анализа, Чернышевский указал на отличительные свойства дарования Толстого. «…Глубокое знание тайных движений психической жизни и непосредственная чистота нравственного чувства» – суть черты, «придающие теперь особенную физиономию произведениям графа Толстого», черты, которые останутся существенными для его таланта, «какие бы (новые стороны ни выказались в нем при дальнейшем его развитии».
Уже тогда, по ранним произведениям Льва Толстого, он разгадал в нем будущего корифея литературы.
Касаясь рассказа «Утро помещика», Чернышевский проницательно подчеркнул, что писатель мастерски воспроизводит не только внешнюю обстановку быта крестьян, но и их внутренний мир. «Он умеет переселяться в душу поселянина, – его мужик чрезвычайно верен своей натуре, – в речах его мужика нет прикрас, нет риторики, понятия крестьян передаются у графа Толстого с такою же правдивостью и рельефностью, как характеры наших солдат. В новой сфере его талант обнаружил столько же наблюдательности и объективности, как в «Рубке леса». В крестьянской избе он так же дома, как в походной палатке кавказского солдата».
Отмеченные нами статьи со всею отчетливостью показывают, что в Чернышевском-критике замечательно сочетались публицист и тонкий знаток и ценитель явлений искусства. Этим и объясняется исключительная сила воздействия критических статей Чернышевского на ряд поколений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153