Последнее никогда не было для По пределом устремлений.
К концу 1841 года стало совершенно очевидно, что Грэхэм не собирается помогать По в издании нового журнала – его собственный преуспевал, и остальное мало его заботило. Не выказывал он и намерения сделать По компаньоном в предприятии, неожиданно оказавшемся столь доходным. Однако человек этот был от природы так добродушен и любезен, что поводов для ссор с ним не находил даже По. Грэхэм не досаждал ему мелкими придирками, которыми в свое время изводил его Бэртон, заслуживший тем самым презрение своего бывшего помощника. И все же отказ Грэхэма поддержать По в новом начинании или сделать его совладельцем «Грэхэмс мэгэзин» являлся – во всяком случае, по мнению молодого редактора, – нарушением основного условия их соглашения.
Вероятно, Грэхэму очень хотелось удержать человека, благодаря которому число его подписчиков каждый месяц увеличивалось на несколько тысяч, но По был не удовлетворен и временами обнаруживал обычную для себя нетерпимость. Язвительность его критики всегда беспокоила тех, для кого он писал, не меньше, чем тех, о ком он писал.
Затем в первые месяцы наступившего 1842 года в семье По произошли события, вновь толкнувшие его к «несообразностям», причины которых были столь сложны. Продлившийся около года период, когда он, в общем, чувствовал себя сравнительно хорошо и вел весьма умеренный образ жизни, подходил к концу; близилось «низвержение в Мальстрем». О трагических обстоятельствах, приведших к катастрофе, пойдет речь дальше.
Глава двадцатая
Однажды вечером, в конце января 1842 года, в доме По на Коутс-стрит собралось небольшое общество. В камине пылал огонь, и пока Эдди развлекал гостей беседой и чтением вслух, миссис Клемм, за которой ходила по пятам кошка Катарина, хлопотала у большого сверкающего кофейника (ее любимого), готовясь подать немудреное вечернее угощение. Вирджиния по обыкновению должна была порадовать собравшихся музыкой. По очень гордился женой, ибо всеми своими скромными светскими совершенствами – умением немного говорить по-французски и петь под собственный аккомпанемент – она была обязана именно ему. Принесли арфу, и Вирджиния с большими блестящими глазами на бледном, как воск, лице пробежала легкими детскими ручками по струнам и начала петь. Сейчас, как никогда, во всем ее облике и движениях было что-то ангельски неземное, вызывавшее у По почти благоговейный восторг.
Голос ее, звонкий и верный, поднялся на несколько нот выше – и вдруг оборвался. Она схватилась руками за горло, и грудь ее обагрилась хлынувшей изо рта кровью. По и все остальные кинулись к ней. Какое-то мгновение казалось, что она умирает. Забрызганный ее кровью По отнес Вирджинию наверх и положил на постель. Пока миссис Клемм готовила холодные компрессы и пыталась помочь дочери простыми домашними средствами, Эдгар бросился за доктором.
Ехать пришлось через весь город. Когда доктор Джон Кирсли Митчелл, услышав отчаянный трезвон колокольчика, поспешил открыть дверь, он увидел перед собой обезумевшего от волнения молодого человека, который, пытаясь что-то объяснить на ходу. усадил его в экипаж и во весь опор погнал лошадей обратно на Коутс-стрит. По показалось, что прошла целая вечность, прежде чем во тьме снова замерцали огни на берегу реки, и они остановились у его дома.
Здравость рассудка По была странным образом зависима от жизни Вирджинии, которая воплощала собой единственно возможный компромисс с реальностью в его отношениях с женщинами, – столь сложных и утонченных, что понять, куда вели все потаенные ответвления этого лабиринта, едва ли кому-нибудь удастся. Самая мысль о том, что он может ее потерять, приводила его в состояние, граничащее с умопомешательством. Он но мог думать об этом без ужаса и содрогания. Теперь же, когда он явственно увидел кровавое знамение опасности, мир пошатнулся, и небеса, казалось, готовы были обрушиться на землю.
Роковое событие, происшедшее январским вечером 1842 года, было не только предвестьем скорой смерти Вирджинии, но и ознаменовало для самого По начало все более углубляющегося душевного расстройства. На руках у доктора Митчелла оказался не один, а сразу два тяжело больных человека, и состояние По повергало его в гораздо большее замешательство, чем недуг Вирджинии, который хотя и был неизлечим, но, во всяком случае, не представлял никакого труда для распознания. С этой поры дела По на службе пошли из рук вон плохо. Он снова начал пить и часто был «небрежен». У Вирджинии продолжались приступы, каждый из которых приводил ее мужа в отчаяние. По уходил из дому, пил и иногда пропадал где-то по нескольку дней. К концу зимы такие случаи участились. Весной у него обострилась давнишняя болезнь сердца. Мистер Грэхэм вынужден был пригласить в редакцию помощника со стороны. Им оказался Руфус Грисвольд.
Объяснение происходившему По дал сам в письме к одному из друзей, написанном в 1848 году:
«Вы спрашиваете, могу ли я „хотя бы намеком дать Вам понять“, в чем состояло „ужасное несчастье“, ставшее причиной тех „странностей в поведении“, о которых я столь глубоко сожалею. Да, я могу Вам ответить, и не только намеком. „Несчастье“ это было самым страшным из тех, что могут постичь человека. Шесть лет назад моя жена, которую я любил так, как не любил ни один смертный, повредила внутренний кровеносный сосуд, когда пела. Состояние ее сочли безнадежным. Уже навеки простившись с нею, я пережил все муки, которые несла мне ее кончина. Однако ей сделалось лучше, и ко мне вернулась надежда. Через год у нее снова лопнул сосуд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125