Однако литературные дела По сталкивались с неожиданными затруднениями и продвигались разочаровывающе медленно. Причин было несколько.
По приехал в Нью-Йорк в самый разгар биржевой паники, вызванной необдуманной финансовой политикой президента Джексона. Естественным следствием создавшегося катастрофического положения было временное прекращение деятельности большого числа журналов и газет и нежелание издателей идти на риск, печатая кого-либо, кроме самых известных английских авторов. Журнал «Нью-Йорк ревю», на который По так рассчитывал, закрылся до октября 1837 года. Заставить издателей расплачиваться за статьи или рассказы наличными не было никакой возможности. Изо дня в день По обивал пороги редакций. Его работа в «Мессенджере» была настолько хорошо известна, что ему повсюду оказывали вежливый прием, но дальне обмена любезностями дело не шло. Нападки По на современных ему литераторов молчаливо помнили и не прощали. Его друг Полдинг готовился к отъезду в Вашингтон, а профессор Энтон, хотя как и раньше питал к нему расположение, был довольно слабой опорой. Приходилось очень тяжело, и возможно, все кончилось бы настоящим крушением, если бы не самоотверженные усилия миссис Клемм, которая, несмотря на дороговизну жизни, решила пополнить доходы семьи, взяв в дом постояльцев. Весной 1837 года По переехали в старое деревянное здание на Кармайн-стрит, неподалеку от церкви св. Иоанна. Это было унылого вида строение под высокой, с крутыми скатами крышей, над которой торчала одинокая кирпичная труба. С фасада на улицу сурово смотрели семь окон со ставнями. Парадная дверь выходила на крыльцо с чугунными перилами. Комнат было вполне достаточно для небольшой семьи и двух-трех постояльцев, которых поневоле пришлось пригласить. Одним из пансионеров стал Уильям Гоуэнс. Он переехал вместе с По и долгое время жил с ними, оставив подробное описание своих друзей в ту пору: «Восемь месяцев или более того мы жили под одним кровом и ели за одним столом. В течение этого времени я часто видел его (По), имел возможность неоднократно беседовать с ним и должен сказать, что никогда не замечал в нем ни пристрастия к вину, ни каких-либо иных порочных склонностей; напротив, он был одним из самых учтивых, благородных и умных людей, с которыми мне довелось встретиться в моих странствиях по разным краям и странам; кроме того, имелась еще одна причина, побуждавшая его быть хорошим человеком, равно как и хорошим мужем, ибо судьба дала ему жену несравненной красоты и очарования. Глаза ее могли поспорить с глазами гурии, а лицо достойно было гениального резца Кановы: нрава она была необычайно кроткого и ласкового и любила мужа столь же нежно, как мать – своего первенца. По имел наружность необыкновенно приятную и располагающую, которую дамы, безусловно, назвали бы красивой».
Мистер Гоуэнс имел репутацию «богатого и эксцентричного книгочея», что извиняет излишнюю, хотя и достаточно обычную для того времени, цветистость стиля. Одно несомненно – семья По жила счастливо и согласно, а Вирджиния и в самом деле привлекала внимание. Сравнение ее глаз с «глазами гурии» наводит на мысль о влажном лихорадочном блеске во взгляде, свойственном больным туберкулезом людям. Она расцвела, стала более женственной и очень привязалась к По. Когда он шел по улице, возвращаясь домой, она радостно окликала его из окна второго этажа; вечерами, с наступлением сумерек, они иногда гуляли по узким дорожкам находившегося поблизости церковного кладбища.
Гоуэнс и вправду был настоящим другом. 30 марта 1837 года нью-йоркские книготорговцы устроили обед в отеле «Сити», пригласив знаменитых литераторов и художников, среди которых были Вашингтон Ирвинг, Уильям Брайант, Джеймс Полдинг и другие. Пришли также известные живописцы Генри Инмен и Трамбелл. Гоуэнс позвал и По. Прием был великолепен, и здесь молодой писатель и критик, приехавший с Юга, впервые появился в обществе кникербокеров, не преминув воспользоваться случаем, чтобы завязать полезные знакомства.
С творческой точки зрения уход По из «Мессенджера» был благотворен. Как всегда, когда его время и энергию не поглощали повседневные редакторские обязанности, творческое начало выступило на передний план. В Нью-Йорке у По почти не было работы, и он вновь принялся сочинять рассказы.
1837–1838 годы знаменуют начало второго периода в его творческой деятельности. Первый завершился двумя годами раньше в Балтиморе. На Кармайн-стрит По написал последние строки «Приключений Артура Гордона Пима» и здесь же увидел напечатанным свой рассказ-притчу «Сиопа, или Молчание» – одно из самых прекрасных его прозаических произведений. В нем он полнее, чем где-либо еще, воплотил мысль, высказанную в «Аль-Аарафе»:
Наш мир – мир слов, и мы зовем «молчаньем»
Спокойствие, гордясь простым названьем.
«Молчание», появившееся осенью 1837 года в сборнике «Балтимор бук», было первым произведением, написанным после отъезда из Ричмонда. Эта новелла выдержана в духе «психологической автобиографии» и носит следы влияния Кольриджа, немецкой метафизики и мистического спиритуализма, отвечавшего веяниям времени. Трансцендентализм и спиритуализм уже начинали проникать в литературу и в творчестве По обретали особый, причудливо-жуткий оттенок.
В душе молодого мечтателя, силой обстоятельства вынужденного проводить большую часть времени в доме на Кармайн-стрит, трудясь над своими рукописями, действительно было нечто болезненное. С тех пор как публика впервые окунулась в мрачную жуть готических романов, страсть ее к литературным ужасам не ослабевала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125