Туманная вуаль моего дыхания то появляется, то исчезает со стекла, и страшный шум моего затрудненного дыхания напоминает гул ветра в пустой бочке. Несмотря на всю свою занятость, я отдаю себе отчет в этом ужасном, животном, пугающем звуке.
В этот изолированный, чересчур легкоуязвимый мир, состоящий из меня самого и «Скайрокета», сквозь потрескивание в наушниках моего шлема прорывается из другого, далекого мира еле слышный высокий голос Ала Кардера:
— Чак, он уже начал снижаться?
Со своего места на дне озера, находящегося на двадцать километров ниже меня, ведущий инженер мог следить за белым следом, оставляемым самолетом при наборе высоты. Но теперь «Скайрокет» достиг высоты, где воздух слишком разрежен для конденсации. Небо, в котором так легко затеряться, поглотило меня.
Голос где-то отставшего Игера отвечает:
— Нет, он все еще продолжал набор высоты, когда его след исчез и он ушел от меня.
— Чак, вы имеете какое-либо представление о его местонахождении?
— Последний раз я видел его над Барстоу, он шел на восток.
Я был словно в полубессознательном состоянии, когда слышишь голоса склонившихся над тобой людей и не можешь ответить. Мне хотелось сказать им какую-нибудь запоминающуюся шутку, но я не мог.
Мои руки и лицо покрыты потом. Ручьи едкого пота попадают в глаза. Как странно, что человек может потеть при температуре минус шестьдесят градусов.
Если лошадь тебя сбрасывает, можно в конце концов ей поддаться. От животного можно уйти. Но с самолетом все обстоит по-иному. Я являюсь частью его до тех пор, пока он не исчерпает свой гнев, У меня нет никакого выхода: я вынужден следовать вместе с ним.
Я все еще настойчиво держу стрелку акселерометра на 0,25. В начале покачивания самолета я видел перед собой качающуюся линию горизонта — границу голубого неба и коричневой земли, сейчас она исчезла, и я вижу только твердую коричневую землю, которая вращается то влево, то вправо. Это получается оттого, что теперь покачивание происходит на снижении при скорости М = 1,87. За лицевым щитком, на котором все больше и больше осаждаются мелкие капли, не видно неба, видна только плоская и твердая земля, к которой я направляюсь.
Я проигрываю сражение. Продолжать упорствовать — глупо. Нужно принять решение. Остановить двигатель! Тогда наверняка кончится этот ужас. Нащупываю выключатель, который лишит самолет тяги в две тысячи девятьсот килограммов, и ставлю его в положение «Выключено».
Машина вздрагивает и замедляет полет, но дикое покачивание продолжается. С ужасом я вдруг осознаю, что прекращение тяги не влияет на поведение машины.
Озеро находится в шестидесяти пяти километрах позади меня, а «Скайрокет» уносит меня все дальше и дальше от моего единственного убежища. Развернуться к озеру невозможно. Я не могу заставить его войти в вираж. Самолет не сойдет со своего пути! Слой инея на лицевом щитке растет и превращается в тяжелую белую завесу. Я больше не вижу вращающуюся подо мной землю.
Мой и без того крошечный мир — кабина — стал теперь еще меньше, он ограничился только моим шлемом. Все, что существует для меня, теперь заключается в белом инее на лицевом щитке, неистовом покачивании самолета и ощущении ручки управления в моей руке. В бесшумно летящем самолете я слышу только свое ужасное конвульсивное дыхание.
Лишенный возможности видеть, человек в неуправляемом «Скайрокете», несущемся в разреженных слоях атмосферы, которые могут взорвать его тело, как воздушный шар, летит к земле со скоростью, почти вдвое превосходящей скорость звука.
Высота — единственное средство, остающееся в моем распоряжении. В запасе высоты — мое спасение. Надо принимать какое-то решение. Из последних сил тяну ручку управления на себя и заставляю самолет изменить режим полета. Самолет стал уходить в необъятное безопасное небо, но огромная сила, вызванная резким переходом к набору высоты, прижала меня к сиденью, моя нижняя челюсть отвисла, как у человека, вопящего о помощи. Я знаю, что теперь удаляюсь от внушающей страх твердой темной земли, к которой до этого приближался. Теперь передо мной мягкая голубизна неба.
И вдруг, подобно тому как ночная тьма сменяется светлыми акварельными тонами рассвета, покачивание начинает ослабевать. Я чувствую, как оно постепенно уменьшается и наконец прекращается совсем. Все неистовое и ужасное ушло. «Скайрокет» опять стал тихим и нежным. Он ракетой летит ввысь.
Теперь самолет полностью управляем, но я ничего не вижу. Стеклоочиститель! С нахлынувшим на меня чувством благодарности я вспоминаю, что он был установлен перед этим полетом по настоянию Ала Кардера. Слава богу, что существует Кардер и до смешного маленький рычажок, который я двигаю рукой, чтобы очистить щиток от инея.
Продолжение полета на режиме крутого набора высоты без тяги двигателя приведет к тому, что самолет начнет трястись, подавая сигнал о приближении потери скорости. Первым, на что я бросаю взгляд, очистив щиток от инея, является циферблат указателя воздушной скорости. Скорость быстро падает. «Бриджмэн, управляй самолетом, он опять в твоих руках!». Снова становлюсь летчиком. Теперь я отдаю ручку от себя, чтобы увеличить скорость. Самолет опускает свой длинный нос, и появляется положительная перегрузка. Ввожу «Скайрокет» в разворот, направляюсь к базе. Машина опять моя!
Сопровождающие летчики-наблюдатели потеряли меня. Но меня пока не беспокоит полет к базе. В данную минуту я переполнен чувством облегчения, вызванного тем, что «Скайрокет» еще раз стал машиной, которую я понимаю, и что он летит в нужном направлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118