Если, конечно, мы не разорим хозяина.
После того, как на столе выстроились шесть высоких бутылок темно-зеленого стекла и каждый из мужчин с наслаждением утолил первую жажду, Юрий продолжил рассказ:
– В боевых условиях я еще больше развил свои навыки обращения с оружием, научился одинаково хорошо стрелять с обеих рук. После первых же боев выяснилось, что ходить в атаку с обнаженной саблей крайне неудобно. Офицеры поопытнее оставляли в блиндаже холодное оружие, а в бой шли, держа в одной руке револьвер, а в другой стек – подгонять нерадивых солдат. Я, кроме того, брал с собой маузер, доставшийся мне в качестве трофея. С двумя шпалерами мне удавалось выходить победителем из любой рукопашной. Солдаты видели это и старались держаться поближе, тем самым надежно защищая меня с флангов. Собственно говоря, благодаря умению метко стрелять и не теряться в критической ситуации я оказался на службе у господина Гучкова.
– Интересно, каким же это образом? – спросил Вельяминов. Подавая другим пример, он снова наполнил стакан пенным напитком.
– В силу чистой случайности, – пояснил Юрий, – Полгода назад, проходя мимо Московского коммерческого банка, мне довелось стать свидетелем вооруженного налета. Четверо бандитов в масках выскочили из дверей и, паля во все стороны, как сумасшедшие, бросились к поджидавшему их мотору. Когда пуля ударила в стену рядом с моей головой, я не выдержат и открыл ответный огонь. В результате бандиты остались лежать, а шофер сдался на милость победителя. Буквально следом подкатил на автомобиле Николай Иванович. Когда до него дошло, что было бы с ним, явись он на пять минут раньше, мне было немедленно-предложено стать при господине финансисте чем-то вроде рынды с револьвером вместо серебряного топорика.
– И вы ради этого оставили армию? – изумился Петр.
– Нет, господин поручик, – снова невесело усмехнулся Малютин, – тогда я был птицей вольной. В ту пору мне приходилось решать, что делать со своей свободой и как снискать хлеб насущный. Вы не поверите, но в день, когда случился налет, я направлялся к банку, чтобы провести предварительную разведку на предмет его ограбления. И снова меня ангел-хранитель отвел.
– Почему же вы, кадровый офицер, не остались на службе, если в отставке вам пришлось столь плохо? – продолжал недоумевать Шувалов.
– Это отдельная история, не имеющая отношения к нашему разговору, – поморщился бывший штабс-капитан. – Но поскольку беседа о моих профессиональных качествах плавно перетекла в застольный разговор по душам, извольте, я вам ее поведаю.
Он выпил пива и, вертя в руках пустой стакан, начал свою исповедь:
– В марте семнадцатого года солдаты избрали меня командиром батальона, а летом пришел приказ о моем производстве в подполковники. Вы помните, что это было за время. Фронт трещал по швам. Целые полки снимались с позиций, грузились в эшелоны вместе с орудиями и пулеметами. Безудержным потоком они двигались в тыл, грозя смести огнем всех, кто встанет на пути. Чтобы спасти положение, правительство ввело для нарушителей присяги смертную казнь. Случилось так, что военно-полицейская команда задержала на станции несколько нижних чинов из моего батальона. Их судили за дезертирство и приговорили к расстрелу перед строем. Я должен был привести приговор в исполнение, но отказался.
Взгляды офицеров скрестились, и Петр увидел в глазах Малютина горечь и страдание. Продолжая смотреть в упор, Юрий говорил охрипшим голосом:
– Приказ – дело святое, однако тех людей я не мог отправить на смерть. Они были из числа башкир, присланных с последним пополнением. Первое время по-русски совсем не говорили, так что пришлось каждую свободную минуту проводить с ними занятия по словесности. Зато оказались храбрыми, надежными в бою солдатами, лучше которых мне не доводилось встречать. И надо же случиться такому, какая-то сволочь – революционный агитатор – задурила им головы, сказав, что войне все равно скоро конец, поэтому можно ехать домой. На суде я пытался доказывать: одно дело – расстрелять труса или шпиона, мародера, наконец, но совсем другое – казнить за искреннее заблуждение. Мне сочувственно кивали, а потом, сославшись на требование комиссара Временного правительства жесткими мерами укрепить дисциплину, все же объявили расстрел. Тогда я сполна, без купюр высказал свое мнение о комиссарах, о Временном правительстве и о его главе – генерале Корнилове. После этого судили уже меня. Чтобы не провоцировать солдат на бунт, меня не расстреляли, а лишь разжаловали в рядовые и предложили поступить добровольцем в ударный батальон, где снова поднялся в чине, а после подписания мира в числе первых был изгнан из армии.
– Полагаю, Петр, сей добрый молодец подходит нам по всем статьям, – вынес вердикт Иван Леонтьевич, срывая пробку с новой бутылки. – Пусть он пока с тобой походит, присмотрится к делу, поднаберется ума-разума. К Голиафу загляните – вдруг господину штабс-капитану понравится не только из револьверчика палить. Штаб у нас будет здесь. А чтобы все было не хуже, чем у людей, допивайте, ребятки, пиво да отправляйтесь в Милютинский переулок на телефонную станцию. Скажите, пусть протянут сюда линию. Надеюсь, господин Гучков не взыщет строго, что истратим малую толику денег на благое дело.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
– Господин капитан-лейтенант, я командирован в Севастополь не для того, чтобы наслаждаться южными красотами. В круг моих первоочередных обязанностей входит информирование военного министерства о ходе расследования причин гибели линкора «Демократия».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88