Он старался держаться поближе к Гере, которому явно симпатизировал, и вел с ним бесконечный философский спор.
Со дня на день Мирра все больше уставал. Вскоре выяснилось, что не так давно у карлика была сломана нога и срослась она не совсем удачно. Понимая, что это может повлиять на решение скалолазов, он рассказал о своих проблемах, только когда вернуть его назад стало невозможно. Может быть, Мирра надеялся, что Лена сможет как-то облегчить ему боли при ходьбе, но та, осмотрев его бледную, кривую ногу, только поцокала языком и прописала общеукрепляющее. Затем сообщила карлику, что в таких случаях, в принципе, можно сломать ногу еще раз и сложить кости более правильно. Мирра, в шоке от такого рецепта и возможности его применения, замолчал. Даже глаза его, обычно все время блуждавшие, испуганно замерли — один смотрел куда-то вверх, другой на переносицу. Лишь через несколько секунд он понял, что хотя Лена и не шутит насчет рецепта, ломать ему в походных условиях кости никто не собирается.
Несколько дней после этого Мирра ковылял чуть быстрее обычного.
А ногу Мирре сломали осенью, в благодатную пору грибов и кедровых орешков. Подвели его самонадеянность и, как ни странно, именно умение читать чужие мысли. Он шел своим тогдашним быстреньким, валким, немного косолапым шагом с ярмарки, возвращался из соседнего поселка, где по четвергам каждую неделю собирались торговцы, и тащил на себе рюкзачок, нагруженный всякой мелочью. Безмятежно спокойный пейзаж, чистый воздух— он купил себе новенький респиратор, да у дороги прыгала, посвистывая, какая-то веселая птичка, все это настраивало Мирру на благодушный лад. Вообще-то, он отличался довольно скверным характером, но не в тот погожий вечер. К тому же небо было ясным, и целый день светило солнышко.
На обочине, свесив в канаву узловатые ноги, сидела бабушка, типичный «божий одуванчик». Мирра почувствовал, что бабушка хочет есть, собственно, именно об этом она и размышляла. Мирра подошел с солнечной стороны и издали поздоровался. Ничем делиться за бесплатно он, естественно, не собирался, но что-то, может быть, обменять… Давно привыкший к нервной реакции на свою внешность, он, усмехаясь, смотрел, как бабка испуганно озирается, подвигая к себе поближе костыль и узелок. Никакой агрессии в ее мыслях не было, только паника и желание, чтобы урод поскорее ушел. Мирра сказал что-то миролюбивое, успокаивая бабку и на всякий случай не подходя к ней близко. Она ответила не сразу, корявые пальцы шарили в поисках клюки, но он чувствовал, как постепенно старушка успокаивается, отчетливо слышал ее нехитрые мысли. На предложение поменяться продуктами она сразу решила в чем-то его обжулить, и это тоже было нормально, с этого начинали практически все, хотя обжулить Мирру на базаре было, понятно, невозможно, разве что он сам оставлял продавцу это заблуждение. У бабушки в заначке оказались конфеты, несколько леденцов. Ничего она об этом не сказала, но вспомнила, а Мирра очень любил сладости. Именно это и погубило его ногу. Он потерял осторожность и подошел ближе чуть раньше, чем следовало. Именно в этот момент бабка сообразила, что Мирра довольно слаб и что он, наверное, один. И тут же, без всякого перехода злобы или обдумывания своих действий, она ударила его под колено металлическим костылем.
Так же беззлобно она била его еще минут десять — пятнадцать. Лупила самодельной клюкой в меру своих скромных возможностей, и получалось очень больно.
Мирра только однажды попытался встать, почувствовал вспыхнувший в ноге огонь и замер, скорчился, обхватив руками голову. Затем бабка содрала и выпотрошила его рюкзак. Напоследок он испытал настоящий ужас — старушка что-то повернула в костыльчике, и из ножки показалось длинное лезвие, пика. Здесь она уже задумалась, куда ловчей приколоть урода, а Мирра, подвывая от страха, полз в сторону, цепляясь разбитыми пальцами за траву. Старушка ткнула ему вслед костылем, но далеко, через канаву, уже плохо дотягиваясь, и только ногу оцарапала вдоль бедра, а переходить по грязи канаву ей было лень. Старушка была хроменькая. Тогда она уселась дальше перебирать его рюкзачок, а Мирра уполз в кусты и замер. Домой он приполз только на следующее утро. Не будь ,у него тогда соседей, он бы и помер дня через два. А так отлежался, отъелся картофельным супчиком, и обошлось.
Теперь память о бабушкиной клюке задерживала всю группу.
Игорь подсел к Женьке на привале. Тот кипятил в жестяной банке какую-то травку: заваривал чай.
— Женька, ты всех загнал. Народ идти уже не может.
— Что значит не может? Надо идти.
— Девчонки совсем никакие, Гера с ног валится, Мишка тоже, и Вовка, обрати внимание, давно скалиться перестал. Еще урода этого тащим. Нормально идут только Рома, Димка да ты.
— А ты?
— А я, между прочим, тоже… Отдохнул бы несколько дней. Все ноги растер.
— Сильно?
— Хорошо растер.
— Так перевяжи.
— Там, где я растер, лучше не перевязывать. Женька почесал подбородок.
— Ты сам это придумал, об усталости, или уполномочен на групповой протест?
— Я просто не хочу дождаться момента, когда мы начнем падать, как загнанные лошади. Слишком быстро мы идем, Евген. Слишком быстро.
— Ладно, Игорек. На самом деле мы идем слишком медленно. Сделаем так. Ты ничего не говорил, я ничего не слышал. — Женька поднял руку, отвечая на попытку Игоря заговорить, и продолжал: — Тревогу ты поднял рано, идти будем в прежнем темпе. Еще два дня. — Он провел рукой по заросшей щетиной щеке. — Затем сделаем привал, большой привал, разобьем лагерь, и несколько дней будем отдыхать. Вы будете. А мы с Димой отойдем в сторонку, километров на тридцать пять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142