Однако через осведомленных людей стало известно, что исследования по каким-то таинственным причинам приостановлены. Утверждали, что врачи запретили этот препарат, так как он не вполне безопасен для организма. Но ходили и иные слухи: выпуск трехфазеина нанесет якобы огромный урон фирмам, производящим антибиотики, и исследования были прерваны отнюдь не после вмешательства врачей, а – фабрикантов лекарств. И сторонники последней версии связывали запрещение трехфазеина с неожиданным визитом Квоты в Мехико, имевшим место за неделю до того. Зато другие утверждали, будто им известно из достоверных источников, что сопротивление исходит от министерства здравоохранения. В ученых кругах, где ходили все эти разноречивые слухи, царило смятение. Квота, по своему обыкновению, был невозмутим.Однажды утром, когда Квота работал с Флоранс, вошел швейцар и протянул ему регистрационную карточку посетителя, который хотел повидаться с президентом. Квота, нахмурившись, долго изучал ее.– Что это такое? – полюбопытствовала Флоранс.Квота не ответил. Он, видимо, обдумывал, принять ли ему посетителя или нет.– Ладно, – сказал он наконец швейцару, пожав плечами. – Тем хуже для него. Проведете его ко мне, когда я позвоню.– Кто это? – тихо спросила Флоранс.– Руководитель научно-исследовательского центра Мехико.– Ах вот как! По поводу трехфазеина?– Совершенно верно.– Но почему же «тем хуже для него»?– Сейчас увидите.После мгновенного колебания Флоранс сказала:– Значит, то, что говорят, верно?– Что именно?– Что вы ездили в Мехико для того, чтобы добиться прекращения исследований. С одной лишь целью – не допустить конкуренции в той области, где у вас имеются свои интересы…Квота покачал головой и горько усмехнулся:– Вот так и пишется история!– Значит, это неправда?– Правда. Но на самом-то деле все произошло совсем иначе. Впрочем, сейчас вы сами в этом убедитесь.Квота нажал кнопку звонка, и вскоре в кабинет вошел посетитель. Это был мужчина лет шестидесяти – типичный, как решила Флоранс, старый ученый, какими их представляет себе публика: детски наивное выражение чуть испуганного лица, которое он довольно неуклюже пытался скрыть под личиной человека сурового и решительного. Простодушные голубые глаза, высокий лоб в ореоле седых кудрей дополняли классический образ профессора.Он поклонился Флоранс, подошел к Квоте и сказал:– Сеньор президент, я буду говорить без обиняков.Чувствовалось, что он сжег за собой мосты, желая побороть непреодолимую застенчивость.– В чем дело, профессор? – осведомился Квота.– Вы сами великолепно знаете, – ответил ученый.Он помолчал и без околичностей добавил:– Вы убийца.– Ого-го! – воскликнул Квота.– Наша работа успешно продвигалась вперед. Но из-за вашего вмешательства, под вашим давлением мексиканское правительство запретило нам ее продолжать.– Совершенно верно, – подтвердил Квота.– Ради грязных делишек вы отняли у человечества, у многих миллионов больных возможность быстрого и верного излечения.– Вполне возможно.– Как же так… – начала было Флоранс.Квота обернулся к ней.– Я ездил в Мехико по просьбе здешних врачей.– Да? Значит, они считают, что средство небезвредно? – спросила Флоранс.– Оно совершенно безвредно, – отрезал профессор.– Правильно, – согласился Квота. – Но если мы пустим его в продажу, вы представляете, какая произойдет катастрофа?– Катастрофа? – удивилась Флоранс. – Катастрофа для кого?– Но я же только что вам сказал… – Квота загадочно улыбнулся, – … для врачей.Флоранс широко открыла глаза и уставилась на профессора, чьи голубые глаза тоже расширились от удивления.– Неужели вы не понимаете, – продолжал Квота. – Если это средство поступит в продажу, все болезни, Флоранс, или почти все будут побеждены. При помощи обыкновенного штепселя. Вечером человек болен, а наутро – здоров. Терапия, доступная даже детям, даже неграмотным. А значит, если я не ошибаюсь, медицина больше не нужна. А тем более – не нужны врачи…И, резко повернувшись к посетителю, Квота спросил:– Сколько врачей, по вашему мнению, сеньор профессор, насчитывается хотя бы только в Мексике и Тагуальпе?– Я не… по памяти я не могу привести точную цифру.– Сто шестьдесят пять тысяч. А во всем мире? Больше шести миллионов! Не считая миллиона студентов, которые уже связали свою жизнь с медициной. Об этом вы подумали, профессор?Ученый открыл было рот, но промолчал.– А о двенадцати или пятнадцати миллионах младшего медперсонала, мужчин и женщин, о санитарах, работающих в клиниках и больницах, о двадцати миллионах фармакологов и аптекарей, о лаборантах, химиках, об огромной промышленности патентованных средств, в которую, не отрицаю, вложены и наши средства, о фабрикантах, выпускающих тюбики, пузырьки, коробочки, и о тысячах санитарных машин, миллионах кроватей, миллиардах простыней, резиновых изделий, вате, стеклянной и фарфоровой посуде, о линолеуме, об огромной армии, об океане рабочих и работниц фабрик и заводов, изготовляющих все это – пусть, я опять же не отрицаю, некоторые из них принадлежат нам, – об издателях брошюр, касающихся аллергии и старческого катара дыхательных путей, – об этом вы подумали, профессор?– По правде говоря… признаться, – пробормотал ученый, моргая глазами, – …не отрицаю…– Шестьдесят или сто миллионов населения земного шара живут за счет больных, и вот в один прекрасный день все они окажутся на улице… О чем вы пришли просить меня, профессор? Дать вам возможность продолжить вашу работу? Вы берете на себя огромнейшую ответственность, но вы, конечно, готовы ее на себя взять.– То есть… – беззвучным голосом прошептал ученый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70