– Кошмар, ужас, ужас, все кончено! Жизнь потеряла смысл! – При этом он пытался заскочить на стену и пробежать по ней, но шмякался, ударялся боками и от этого хныкал еще больше.
Я жалась на всякий случай к ногам сестрицы, испытывая огромное желание взобраться ей на плечи для пущей безопасности. А Ланка в обнимку с подушкой изображала цаплю посреди комнаты, опасаясь, что возбужденный черт оттопчет ей бахилами голые ноги. На улице уж вовсю солнце светило, но, если б Пантерий не заорал, мы бы и дальше спали. У сестрицы были заплывшие спросонья глаза, да и я выглядела не лучше. Впервые в жизни узрела в зеркале такую заспанную кошку.
– Тебе чего, кошмар приснился? – поинтересовалась я наконец, а черт, словно этого и ждал, кинулся к Ланке и, начав трясти ее, закричал с надрывом:
– Ланка, я – человек!!! Ты понимаешь, человек я!!!
– Ух ты! – не поверила сестра, и черт, видя, что его не понимают, сделал трагическое лицо, пророкотав мне в ухо:
– Я человек навсегда, – и так вот, стоя на коленях, закатил глаза к небу, поинтересовался жалостливо: – За что мне это?
– В обморок падать будешь? – поинтересовалась на всякий случай Ланка.
Дверь мы ночью закрывали, поэтому в маленькую печурку никто полешков не подбрасывал. В комнате под утро сделалось прохладно, и замерзшие пальцы на ногах у сестрицы сразу стали красными, как у гуся лапки. Ей хотелось либо нырнуть обратно в теплую постель, либо уж забыть про сон и, выставив всех за дверь, заняться утренним туалетом, но никак не смотреть на коленопреклоненного черта. Кап-кап – упали на пол две соленые тяжелые капли, и я не поверила собственным глазам, перекинулась обратно в человека и, преисполнившись жалости к черту, обняла его за плечи:
– Ты чего?
– Я ни в кого больше не могу перекинуться, Маришечка, – тут же уткнулся мне в плечо и промочил слезами всю ночную рубашку Пантерий.
Мы с сестрой почтительно замерли.
– Не может быть! – протянула Ланка.
– Да как же не может! – тут же вскинулся на нас черт. – Смотри! – И встал на четвереньки, затряс задом, как лихорадочный. – В кота не могу! – Он вскочил, выставив вперед растопыренные пальцы, а мы, ойкнув, начали пятиться. – В медведя не могу! – упал на пол и начал, извиваясь, ползти к нам.
– Юродивый! – прижалась ко мне сестрица.
– Даже в гада не могу!
А я не к месту вспомнила сказочку, шепнула Ланке в ухо:
– «…Коль ты милая девица, значит, будешь нам сестрицей…»
А та не раздумывая, подхватила:
– А коль мальчишка зассанный – будешь братик названый!
– Издеваетесь?! – зарычал черт, краснея пуще свеклы, и даже волосы на его голове встали дыбом, заалели, и от них повалил дым.
– Вот, – ткнула я пальцем, – ты просто надорвался!
– Ага! – кивнула головой Ланка. – Стареешь, старый черт.
Пантерий захлопнул рот, отодвинул нас с дороги и вышел вон, при этом каждая багровая веснушка на его курносом лице вопила о том, как он нас всех презирает.
– Ну ниче так утро началось, да? – спросила у меня Ланка, теребя подол ночнушки.
Я, ойкнув, нырнула за косяк, а Илиодор, которому спросонья показалось аж две гроссмейстерши, тут же попытался сунуться в нашу комнату и получил дверью по носу.
– Я еще не готова! – игриво взвизгнула Ланка.
Я подумала, что раз она у меня так нагло парня отбивает, то я имею полное право рыться в ее вещах, чтобы подобрать себе одежду. Сложила всю грязную вчерашнюю Ланке в руки вместе с кроличьей безрукавкой, велев:
– Отдай постирать.
– Чего это? – погнала волну сестрица.
– Хорошо, щас перекинусь кошкой и сама отнесу! – согласилась я, но, увидев, как супятся ее брови, тут же вильнула, попеняв с укоризной: – Лана, ты же старшая, должна заботиться обо мне.
И, ловко выдернув из мешка ее любимую тонкую миренскую рубашку, бархатный кафтан и запасные штаны, предложила, предупреждая скандал:
– Я потом голубые штанишки отдам, они тебе нравились, я помню.
– Они нам уже коротки!
– Зато летом не жарко!
Сестра только засопела, не зная, что ответить. За эти штанишки она одно время со мной билась, и носили мы их по очереди, кто у кого сворует, а тут сама предлагаю, вот она и думала: удастся ли ей их чем-нибудь надставить? Видя ее раздумья, я сунулась к тазу с холодной водой и, повизгивая, стала умываться.
Илиодор еще пару раз толкался в наши двери: то приглашая к завтраку, то предлагая какие-то услуги с водой и по растопке печки. Мы его в два голоса чуть не послали обратно в Златоград.
– И чего он тут ходит? – недоумевала Ланка.
А я думала, что никакой он не бабник. Бабник знает, что женщине нужно дать время, чтобы она явилась во всей красоте, а этот ломится, как медведь в малинник! Я закрутила косу вокруг головы, чтобы не мешала. Получилась шишка на затылке, Ланка захохотала:
– У тебя теперь и спереди и сзади по рогу!
Я в отместку подергала ее за косы, как за узду. Ржать она прекратила, зато начала лягаться, как настоящая лошадь. Я со вздохом обняла колени, а потом вспомнила Пантерия и встала на четвереньки, «вильнув хвостиком».
– О! – удивилась Ланка, видя, как у меня получается, а я показала ей язык и пошла к двери гордой кошачьей походкой, завтракать.
Услышав, как позади меня в комнате что-то шмякнулось, я едва устояла на ногах, обернувшись. С пола на меня смотрел уж, который выглядел так, будто обожрался мышей, – толстый и лоснящийся.
– Вот только скажи мне что-нибудь! – предупредила сестра и стала извиваться, сворачиваясь кольцами.
– Фу! – выразила я свои чувства и побежала, вся передергиваясь от отвращения.
К завтраку Ланка спустилась злая и смущенная и так поглядывала на меня, что Илиодор поневоле отодвинул свое храмовое сокровище от нее подальше, спросив:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151