Тайника надежнее этого болота, где на каждом шагу смерть подстерегает, не сыщешь! А разве здесь есть место, удобнее этой ивы? Где натягивали антенну, там, разумеется, и рация должна быть спрятана. Чтобы это сообразить, большого ума не требуется! – рассуждая, он обращался более к самому себе, чем к Анастасию, и между тем ощупывал ствол ивы так, как слепец ощупывает дверь своего дома. – Вот! – воскликнул он наконец, и на губах у него заиграла довольная улыбка, лишенная, впрочем, особенного торжества. Примерно в метре над корнями дерева обнаружилось дупло сантиметров пятидесяти в диаметре. Сунув в него руку, Аввакум вытащил чемоданчик величиной с портативную пишущую машинку. – Esse Veritas! – кивнул он Анастасию и вытер руки носовым платком. – Человек – это звучит гордо, но от человека всего можно ожидать!
– А теперь что будем делать? – спросил Анастасий.
– Рацию я отвезу в Н., пусть снимут с нее отпечатки пальцев и сравнят с отпечатками Драгнева. Потом – в Софию, надо послушать рассказы пружинки и той пластинки, на которой мы обнаружили след клея. А вечером, по всей вероятности, я буду любоваться прекрасным голубым Дунаем…
Аввакум неожиданно засвистел прелестный вальс Штрауса и, придерживая за талию воображаемую даму, закружился в танце вокруг ивы. Он счастливо улыбался.
* * *
«Жди меня во вторник к вечеру. Ты станешь свидетелем настоящей драмы!» – сказал Аввакум, прощаясь с Анастасием. В Пловдиве он на несколько минут зашел в управление, а потом на служебном вертолете отправился в Софию. В исследовательском институте милиции он был чуть позже половины десятого.
– Мне нужно знать, где производятся пружины из такой стали, – обратился он к дежурному инспектору, передавая ему найденную Анастасием на болоте часть пугача. И прибавил – Кроме того, меня интересует, что представляет собой серовато-коричневое вещество, прилипшее к пластинке. Дело настолько спешное, что не часы, а минуты играют огромную роль!
Инспектор, знавший Аввакума и принадлежавший к числу его почитателей, обнадеживающе ухмыльнулся.
– Ждите нашего звонка дома, часам к двум, – пообещал он.
Аввакум тут же отправился домой, на улицу, носившую нежное имя «Настурция». Здесь он не был уже два месяца и всем сердцем тянулся к привычным, ставшим любимыми, вещам, мечтал согреться у камина, налить себе коньяку в серебряный стаканчик – трофей времен Момчиловской аферы. Повесив пальто в передней, он тут же принялся разводить огонь в камине. Когда пламя набрало силу, он подбросил в него пару дубовых поленьев и поспешил в ванную – включить электрическую колонку.
Потом он занялся разбором почты. Писем накопилась с десяток. Среди них его взгляд привлекло одно, в красивом синем конверте, написанном крупным, как бы наивным женским почерком. Письмо словно источало некий чудесный аромат. Конечно, аромат лишь чудился Аввакуму, просто необычный синий конверт и знакомый, смелый и наивный почерк напомнили ему давно любимые духи.
Отложив это письмо в сторону, он наскоро прочитал остальные.
Выйдя из ванной, Аввакум, облачившись в халат, уселся у камина, раскурил трубку и только тогда решил, что пришла очередь синего конверта.
Письмо было от Марии Максимовой, балерины, лет десять тому назад невольно оказавшейся в центре шпионской аферы, окрещенной Аввакумом «Спящая красавица». В этом балете она исполняла партию Авроры. Было ей тогда 23 года, красавица она была необыкновенная, балерина – тоже. Аввакум почувствовал в ней «нечто золотистое и прекрасное», чуть не влюбился по-настоящему. Однако в ночь после премьеры «Спящей красавицы», когда она пожелала и добилась Аввакума, «золотистое и прекрасное» померкло в его душе, он более не подал ей о себе вести. Снова они встретились в Риме спустя 6 лет: она отправлялась на гастроли в Париж, а он приехал собирать материалы для свое книги. «Золотистое и прекрасное» тогда вновь пробудилось в душе Аввакума, возможно, под влиянием чудесного итальянского солнца. Они вновь провели вместе две ночи. Затем связь их прекратилась. Она присылала ему приглашения на премьеры, и он их принимал, посылал за кулисы роскошные букеты – но и только. «Золотистое и прекрасное» молчало в душе Аввакума. И вот сегодня пришло новое приглашение. В письмах она называла его «зрителем из первого ряда» – он сам как-то употребил это выражение. «Уведомляю „зрителя из первого ряда“, что 29-го сего месяца, в среду, состоится премьера возобновленного спектакля „Спящая красавица“. Я снова буду танцевать Аврору. Может быть, это подскажет вам что-нибудь. Позвони мне! Мария,» – гласило письмо.
Некоторое время Аввакум рассматривал послание, потом поднялся, достал из шкафчика серебряный бокал и на два пальца наполнил коньяком. Выпив его залпом, он проделал несколько шагов между своим местом и дверьми на веранду, а затем, словно освободившись от невидимого груза, подошел к телефону и набрал номер «спящей». На вопрос, кто звонит, он ответил:
– Зритель из первого ряда!
– О! – послышалось в трубке.
– Не ожидала?
– Я уж и надежду потеряла!
– Лучше поздно, чем никогда! – сказал Аввакум и спросил: – Твой муж дома?
Семь лет тому назад она вышла замуж за генерального директора, который частенько ездил за границу.
– Мой муж в Италии. А что?
– Буду ждать тебя после премьеры здесь, у себя. Придешь?
На другом конце провода не колебались ни секунды:
– А ты сомневаешься?
И в мембране серебром прозвенел ее веселый смех.
Без пятнадцати два из института позвонили насчет результатов исследований. Пружина была сделана из специальной стали, которую в Болгарии производили только на одном заводе – на ЗСС в городе Н.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42