Сочная оплеуха раздалась в темноте, и Гольц
пошатнулся от ее силы. "Хадземце сюды, - Кибрич был уже
взростлее, он, розовощекий ребенок, опять призывая кого-то
невидимого, подошел к огромной, на весь горизонт, обнаженной
даме, грудастой и заплывшей жиром, груди которой свисали в
вышине, как две большие бело-красные горы. Снова призывая
кого-то, ребенок окунул в ее пышное лоно свою большелобую бычью
головку. Лоно сделало напряженное "ы.. ", как пьяница после
хорошей попойки, - и обрыгало Кибрича. Тот, вырастающий прямо
на глазах, с идиотской, уже отроческой, ухмылкой на облеванных
губах, поспешил пройтись по деревне, похваляясь блевотиной и
показывая всем свою голову, украшенную кусками чего-то
невыразимого и отвратительного.
Пронеслись какие-то нерезкие пестрые полосы - и вот уже
Кибрич на тощем коне, неловко подпрыгавающий на хребте, мчится
куда-то вниз - и, одновременно, вверх. Под копытами животного
трещат и уходят ящики со станками, с пробирками, бюсты ученых и
математиков, масляные глазки деканов и профессоров, получающих
взятки. Прозрачные трусики девочек из общежития, кривые губы
секретарш-проституток, похмелье в углу измазанного
экскрементами и загаженного неприличными надписями
институтского туалета: единственные статисты этой сцены.
Гольц зажмурился, когда в зале зажегся свет. Все
аплодировали, вокруг была публика, цветы, новые костюмы.
"Почетный диплом нового полуневежды вручается Кибричу Валентину
Францевичу, - раздалось над ухом. И снова кто-то щелкнул
выключателем, и все растворилось в тумане.
В этой бесформенной не-темноте-не-свете, в этой
залепливающей глаза массе пространство сфокусировалось на
темном пятне, на неком сгустке, который постепенно приобрел
резкие очертания, превратился в чернильно-бесформенную,
шероховатую полужабу-полузмею с десятками маленьких и
страшно-зеленых человеческих лиц на ее спине, открывающих свои
зубастые зловонные рты. Гольц внутренне съежился и приготовился
к бою, но Кибрич в сладострастном порыве бросился к этой
страшной гусенице, обнял ее - и был моментально съеден
десятками маленьких зловонных ртов. Потом полугусеница стала
наливаться чем-то красным и сине-фиолетовым, разбухла, лопнула,
и лохмотья ее внешнего покрова расползлись, открывая нового
Кибрича, измазанного слизью и ставшего похожим на жабу. Он
тяжело дышал своим окровавленным ртом и смотрел прямо перед
собой красными лупоглазыми линзами.
Прямо перед ним, там, где он стоял, возник из пустоты
массивный стол с письменным прибором, с двумя телефонами и
переговорным устройством, с отделаными деревом стенами и с
красной ковровой дорожкой, ведущей к столу, возникло кресло и
неизменный портрет лысого человека в рамке.
Все это стояло на огромном трупе некогда убитого теми, кто
потом возложил его тело на постамент славы, гиганта, а вокруг
суетился бессмысленно вращавший огромное деревянное колесо с
кабинетом Кибрича, впряженный в общие оглобли и скованный общей
цепью, народ.

3
"Ваше списочное высочество, - громко доложил мягко
вытолкнутый снизу и влачащий за собой уже не толстую цепь, а
тонкую цепочку, человечек, - звонил пятый в списке, просил
сходить за него в баньку, потеребить за него его мохнатку".
Кибрич страшно искривился, привстал - н человечка как
выплюнуло. Следующим был тип, похожий на вечного примерного
школьника по фамилии Косточкин. Глаза Кибрича не видели далеко,
и он хватал все то, что попадется под руку. Поэтому
человеческий материал, из которого Кибрич смастерил себе
панцирь, состоял из выродков его собственной деревни, из
соучеников и сокурстников, из родни и соратников по оргиям.
Косточкин был из того же материала. "Третий по списку, -
доложил Косточкин уже потише, - сказал, что любит зимой
прогуливаться в летнем саду. Кибрич приподнялся, так, что, как
под статуей, под ним заскрежетала вся пирамида, кашлянул - у
двоих внизу слетели головы с плеч, - промычал: "Оранжерею на
сто миллионов, - и никаких гвоздей!"
Потом Валентин Францевич руками повернул свою голову на
180^o, и показался приторно-сладкий,
слащаво-приторный лик другого Кибрича. Он кликнул влачащую за
собой умеренную цепь девуху, сидевшую за печатной машинкой у
дверей кабинета. "Марш, - крикнул он. - На место!" Та
улеглась на кожанный диван, разведя колени. "Косточкин! - тот
моментально появился. - Проверить готовность!" Тот проверил.
"Сиди тут и смотри, когда придет время - а ты знаешь - подашь
по рюмашке"
Вошли трое с молотками. "Стучать погромче, - сдавленным
голосом сказал Кибрич из-за ширмы, заглушая хлюпающие звуки, -
все подумают, что в таком стуке ничего не расслышишь и будут
заниматься очернительством. А вы ловите каждое слово".
Рот хозяина кабинета каждый определенный момент
непроизвольно приоткрывался и извергал: "Не поднимать башки! Не
поднимать башки! " Тот, на кого эти окрики не действовали,
моментально сваливался в воронку, откуда назад пути не было, и
все плевали в воронку, пока тот, кто упал, не тонул в ней.
Только две рыбы с иудейскими носами выплыли, тогда Кибрич
позвал Начальницу над молотками и сказал: "Бросить двух рыб на
сковородку! ".
Третья рыба оказалась подводной лодкой, и на сковородке не
поджаривалась. Тут из-под земли что-то забулькало, и из каши
дерьма появился кто-то зеленый, издававший невиданное зловоние,
и опасный.
1 2 3 4 5 6