И повторил снова, назло прессе:
— Ух ты!
Все как один повернулись к нему и замерли в ожидании.
— Воистину поразительная штуковина, — сказал он. — Без дураков — воистину поразительная. Такая поразительная, что мне хочется ее украсть.
Толпа одобрительно взревела, представители прессы ликующе забарабанили по кнопкам своих субэфирных сенсациематов, а Президент обворожительно улыбнулся.
И в разгар самой лучистой улыбки, когда терпеть уже не было мочи, сердца его отчаянно застучали, и Зафод Библброкс сунул руку в карман и снял с предохранителя бомбу-автопарализомбу. Потом поднял головы к небу, издал дикий вопль, швырнул бомбу и помчался сквозь море внезапно застывших лучезарных улыбок.
Глава 5
Простатника Джельца нельзя было назвать красивым даже на фоне других вогонов — уж слишком напористо выпирал горбатый нос под узким поросячьим лбом. Толстая зеленая кожа позволяла Джельцу успешно заниматься политикой в высших эшелонах вогонской государственной службы и преспокойно резвиться в морских глубинах.
Впрочем, резвиться ему было недосуг. Миллионы лет назад, когда первобытные вогоны впервые выползли из смрадных морей Вогсферы, силы эволюции просто отвернулись от них, списав свое творение на производственный брак. Вогоны так и не эволюционировали; более того, они и выжить-то не имели права.
Фактом своего существования они обязаны исключительно толстокожести и упрямству. "Эволюция? — сказали себе эти существа. — Да кому она нужна?!"
И попросту обошлись без того, в чем им отказала природа, пока не сумели выправить основные анатомические дефекты хирургическим путем.
А между тем эволюция на планете работала в поте лица, пытаясь исправить чудовищный промах. Она породила маленьких проворных радужных крабов (вогоны их пожирали, разбивая панцири молотками); устремленные ввысь деревья душераздирающей красоты (вогоны их рубили, чтобы жарить на кострах крабовое мясо); похожих на газелей грациозных животных с шелковистым мехом и жалобным взглядом (вогоны их ловили и использовали в качестве подстилок, когда сидели вокруг костра, жаря крабовое мясо).
Так продолжалось тысячелетиями, пока в одно прекрасное утро вогоны не открыли принципы межзвездного передвижения — и вскоре уже составляли костяк могущественной Государственной Службы Галактики. Они понахватались кое-каких манер, приобрели налет учености и даже тонкий слой лоска, но, по сути, недалеко ушли от своих диких предков. Каждый год они экспортируют с родной планеты на новое место жительства в скоплении Мегабрантис-27 десятки тысяч проворных радужных крабов и, счастливые, коротают пьяную ночь, разбивая их панцири молотками.
Простатник Джельц был типичным вогоном-злыднем. И кроме того, терпеть не мог туристов-автостопщиков.
В крохотной темной каморке, захороненной глубоко во внутренностях флагманского корабля вогонов, вспыхнула спичка. Владелец спички не относился к числу вогонов, однако знал о них достаточно, чтобы держать ухо востро. Его звали Форд Префект.
Он огляделся, но не увидел ничего, кроме причудливых теней, сотканных мерцающим огоньком.
— Слава дентрассийцам! — прошептал он.
Дентрассийцы — неотесанные, но симпатичные малые. Вогоны набирают из них прислугу — с условием, чтобы те не показывались на глаза. Это вполне устраивает дентрассийцев, потому что они любят вогонские дензнаки (вогонские дензнаки — пожалуй, самая твердая валюта в Галактике), зато к самим вогонам питают отвращение. Единственный вогон, которого всегда рады видеть дентрассийцы, — это вогон, у которого неприятности. Только благодаря знанию этих тонкостей Форд Префект не превратился в облачко водорода, озона и окиси углерода.
Послышался тихий стон. Чиркнув новой спичкой, Форд разглядел на полу трепыхающуюся тень, полез в карман и вытащил пакетик.
— Поешь орешков!
Артур Дент снова пошевелился и застонал.
— Бери, бери, — настаивал Форд. — При нуль-транспортировке теряются соль и протеин. Пиво и орешки — лучшее лекарство.
Артур Дент открыл глаза.
— Темно, — сказал он.
— Да, — согласился Форд Префект.
— Нет света, — сказал Артур Дент. — Темно.
Пытаясь понять людей. Форд Префект никак не мог свыкнуться с их привычкой постоянно констатировать очевидное, вроде "Чудесный денек сегодня, не правда ли?" или "Какой вы высокий!" или "О Боже, вы, кажется, упали в тридцатифутовый колодец… Ничего не ушибли?". Форд придумал теорию, объясняющую эту странность поведения: если человеческое существо перестает болтать, его рот срастается. После месячного наблюдения он отказался от этой теории в пользу другой: если человеческое существо перестает болтать, начинает работать его голова. Вскоре Форд отмел и эту теорию, как чересчур циничную, поскольку пришел к выводу, что люди ему, в сущности, нравятся. Но он неизменно впадал в ярость, видя вопиющую невежественность людей и их безграничную самонадеянность.
— Да, — согласился Форд Префект, заставив Артура проглотить несколько орешков. — Нет света.
— Если я спрошу, где мы находимся, — безжизненно произнес Дент, — мне не придется об этом пожалеть?
— Мы в безопасности, — ответил Форд.
— Слава Богу!
— Мы в кладовой одного из звездных кораблей инженерного флота вогонов.
— А-а, — пробормотал Артур, — это, очевидно, какое-то странное значение слова «безопасность», с которым я раньше не был знаком.
Форд чиркнул спичкой; вокруг вновь взвились и заколыхались чудовищные тени.
— Но как мы сюда попали? — спросил Артур, дрожа всем телом.
— Нас согласились подвезти.
— Это как: мы проголосовали, а зеленое пучеглазое чудовище и говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36