Это нехорошо. Потом всегда приходится в этом раскаиваться. Итак, признайтесь, что вы слушаете иностранные передачи, чтобы мы не теряли напрасно время-и мы, и вы...
Он вдруг стал добродушным, веселым.
- Между нами говоря, не такое уж это большое преступление-слушать иностранные передачи... все их слушают... Мы это прекрасно знаем... Да и я сам... Оно и понятно, их передачи интереснее, чем передачи национального радио... Информация у них лучше, и составлены они лучше, чем передачи национального радио...
Но я уперся:
- Откуда мне знать, ведь я-то не слушаю национальное радио.
Он воздел руки.к небу.
- Нечего вам пыжиться, мы же свои люди. Эта война слишком затянулась, людям скучно, я прекрасно это понимаю. И вот однажды, совсем случайно, сидя у приемника...
- Но нет у меня никакого приемника!
- Да не прерывайте вы меня на каждом слове, это невежливо.
Однажды, сидя у приемника, вы поворачиваете ручку настройки, тут идут всякие помехи, вы стараетесь их устранить, слышно плохо, вы пытаетесь лучше расслышать... О, без всякого злого умысла, это, скорее, похоже на игру и делается, скорее, из спортивного интереса... Человек не становится заговорщиком только потому, что он слушает иностранные передачи. Иначе придется считать, что вся Франция строит заговоры... Впрочем, в какой-то степени так оно и есть. Но все это не слишком серьезно... немножко слушают радио... немножко строят заговоры... Итак, вы сознаетесь?
И поскольку я отрицательно покачал головой, тон его изменился, стал угрожающим:
- Вы отказываетесь признать факты? Ну ладно. Мы займемся вашим делом. Особенно после того, как вы так уклончиво отозвались о политике премьера Лаваля...
- Да, но позвольте...
- Не позволю! Слишком много вам было позволено. Вот почему мы и оказались в таком положении. Отношение к премьеру Лавалю-это уже может служить тестом. Вы, вероятно, не знаете, что такое тест? Пфеффер, он не знает, что такое тест.
Он сделал жест, выражающий бесконечную усталость и отчаяние. Знай я даже, что означает слово "тест", я не успел бы ему это объяснить. Теперь он обращался только к Пфефферу.
- Видите ли, Пфеффер, когда вы послужите с мое в нашей конторе, вы тоже порой будете чувствовать усталость при одной только мысли о том, с какими людьми нам приходится сталкиваться, иметь дело во время нашей работы. Я имею в виду их интеллект. Да-да. Народ это очень разный. К ним все время надо подлаживаться и следить за своей речью, подбирать нужные слова.
Как по-вашему, дела при этом могут идти нормально? А ведь наш язык-образец ясности и простоты. Подумайте только, что в немецком языке... да, в немецком, если я не ошибаюсь, мне на днях говорил этот офицер из военно-полевой жандармерии, есть слова из шестидесяти, семидесяти букв... так что представляете себе... А здесь эти недоумки даже такое короткое французское слово из четырех букв, как "тест"...
Он замолчал, казалось, у него возникли серьезные сомнения.
- Если я не ошибаюсь, Пфеффер, слово из четырех букв:
тест, ведь это пишется не "теист", а "тест"? Нет, я думаю, там действительно всего четыре буквы...
Тут он взглянул на своего подчиненного со снисходительностью, к которой примешивался легкий оттенок презрения.
- Четыре буквы, Пфеффер... Но я все-таки ждал, что вы сделаете мне небольшое замечание. Короткое французское слово из четырех букв... у вас это не вызывает никаких возражений?
Лицо Пфеффера выражало глубокое волнение. Что хотел сказать его шеф? Слово из четырех букв? Он не знал, следует ли ему засмеяться, он бросил вопросительный взгляд на своих коллег, тех, что стояли как истуканы. Но и они не пришли ему на помощь.
- Короткое французское слово, Пфеффер, вы-невежда.
Это же не французское слово, Пфеффер, а английское, английское слово... И не смотрите на меня с таким невинным видом. В наши дни можно употреблять английские слова и не быть при этом англофилом. К примеру, слово "трест"... Ну так вот, это-английское слово, но оно вошло в словарь нашей "национальной революции". Мы должны знать эти слова, чтобы с ними бороться... С трестами, а не с тестами, понятно, до чего же вы глупы.
Полина имела неосторожность прервать его. Это в ее духе, я всегда говорю, что нельзя этого делать, но она меня не слушает.
- Что касается трестов, - сказала она, - не пора ли вам отсюда убираться?
Надо признать, что это было невежливо, да и логики в ее словах никакой не имелось. Толстяк и Пфеффер пришли в ярость.
Я постарался вмешаться.
- Такой уж у Полины характер, господин инспектор, уже целых тридцать пять лет...
- Так вот, - взвизгнул он, - если вы терпите ее тридцать пять лет, то с меня достаточно и тридцати пяти минут.
В это самое время те двое, что шарили в кухне, появились с бутылкой постного масла. Петипон ликовал.
- Смотрите, шеф, с черного рынка. Тут около литра масла.
Полина тотчас возразила:
- Да это просто бутылка такая, взгляните, какое у нее донышко.
Толстяк и слышать ничего не хотел.
- Продукты с черного рынка, с черного рынка. Они слушают иностранные передачи и покупают масло на черном рынке.
Тут уже и я вмешался. Это была полная нелепица. Этого я им, естественно, не сказал, потому что уже начал понимать, что мои слова только подлили бы масла в огонь. Толстяк размахивал руками.
- Конфисковать, конфисковать, в стране не хватает жиров, а вы вон как!
Полина была в полном отчаянии. Вы же понимаете, ее драгоценное масло.
- Ну хватит, - крикнул толстяк, - стройте себе заговоры, если это вам так нравится, но никто не позволит вам морить голодом наш несчастный народ. Пока на свете существуют такие люди, как вы, Франция не сможет возродиться.
1 2 3 4 5