Дети Кавая взрослеют поздно. Из подросткового возраста они сразу перескакивают в зрелость, а до того времени почти не меняются.
Охранница повернула стул так, чтобы сидеть лицом к узнику:
– Не понимаю… – пожаловалась она. – Слова знакомые, а вот не складываются. Ириней, что такое тюр-реализм?
– Это просто, Танечка. Когда заключенный от безделья мается – вот как я, например, – он обустраивает свою камеру. Компьютер слепит из хлебного мякиша, таракана домашнего заведет… Ковер из трубок санблока сплетет.
Танечкин лоб пошел складками:
– Все равно не понимаю… Ты хорошо говоришь, не как в книжке. А все равно тут, – она коснулась пальцами висков и наморщила нос, – словно затычки вставлены.
– Дай зеркальце, объясню.
– Зеркальце? – Танечка широко распахнула глаза. – А вернешь?
– Обязательно.
Ириней Север знал толк в тюр-реализме. Санблок он отгородил ширмой с павлинами. На окно приспособил телекоммуникационный выход канала «Дискавери» (звук пришлось отключить и рободиктора отфильтровать, но зато камера одним окном смотрела в джунгли). Танечка и Лисенок помогали ему как могли. Когда по своей воле, когда нет… каваек несложно убедить в чем-либо: они доверчивые.
А сейчас Иринею предстояло предательство. В Танечкиных глазах светилось любопытство и ожидание чуда. Север вздохнул. Планета Кинкарран должна быть разрушена. А для этого ему надо бежать из клетки.
И никакая цена не покажется чрезмерной.
– Гляди, Танечка…
Ириней поднес зеркальце к краю плазменной решетки, отделявшей камеру от зала. Синеватый луч отразился от зеркальца и ушел в глубь камеры. Обивка на стене задымилась. Повредить таким способом управляющие системы нечего и думать: мощность луча слишком мала. Однако стена забеспокоилась и принялась регенерировать обивку. Отпоротые куски Ириней плавил на решетке, а потом скреплял вместе так, чтобы получилось одеяло.
– Здорово! – Не вставая со стула, Танечка придвинулась.
Зеркальце в руке узника чуть повернулось. Голубовато-белый лучик прыгнул на Танечкину матроску, и в воздухе повисла едва ощутимая вонь плавленой синтетики. Ириней всего лишь собирался прожечь карман, в котором охранница носила ключи от его камеры. Но для этого требовалось время.
– В конце концов, милая, тюремные камеры становятся похожими на своих обитателей. Салфетки на столе, плетеные абажуры, цвет индикаторов на приборной доске… Что, малыш?
– Жжется!
– Так передвинься.
– Я не могу, – жалобно сообщила та. – Господин Джиакомо приказал сидеть здесь. Иначе пилить будет.
Блузка вспыхнула и затрещала. Танечка ойкнула и принялась лупить ладонями по горящей ткани. Получалось у нее это мило и бестолково – как и все, что делают юные кавайцы.
– Зачем тебе словарь, Танечка? – спросил Ириней. – Ты ведь все равно не понимаешь ни полбуквы.
– Мама приказала. Говорит: ты у меня глупая, доча, хоть так ума наберешься. Маму ведь надо слушаться, правда?
– Правда. А еще надо слушаться меня и господина Бата. Сиди смирно и не вертись.
Кавайка стиснула кулаки, в глазах ее выступили слезы.
– Отдай зеркальце!
– Я еще не закончил объяснять. Я не рассказал, как тюр-реализм создает эстетику побегов.
– Побегов? – Танечка вцепилась пальцами в сиденье стула. – Да, побегов… – Она вскинула на Иринея умоляющий взгляд: – Ир… ты меня не выдашь?.. Я на охрану… а ключ от камеры в пудренице забыла! Джиакомо… пилить будет…
Север резко увел зеркальце в сторону. Луч спрыгнул с обугленного пятна на блузке и расплылся, потеряв жалящую остроту.
– Танечка, – приказал Север, – немедленно за эскулапом!
– Я не могу! Я должна…
Глаза охранницы закрылись. Кавайцы народ выносливый – они способны на многое такое, что другим людям покажется чудом. Однако регенерировать не умеют.
– Я не могу, – пробормотала Танечка. – Ириней, мне нельзя… я же охраняю! Господин Бат…
Узник сунул руку в кипящую плазменную струю. Заголосили сирены контрольных систем.
– Господин Ириней! Что случилось?
Из-за кулис выглянула высокая, очаровательно нескладная девушка в розовом. Огромные глаза, крохотный кукольный нос, торчащие черные косички – если бы не они, их обладательницу и Танечку можно было счесть близняшками.
– Лисенок, дуй за эскулапом! Одна нога здесь, другая там. Танечке плохо.
– Что с ней?!
– Она забыла ключ от моей камеры. Теперь ее жжет совесть.
Кавайка сделала круглые глаза. В день сорокалетия она вспомнит свои детские приключения и ужаснется: какой глупой она была! Но сейчас ничто не вызывает у Лисенка сомнений. Да и у Танечки тоже.
– Ириней, я плохая? – всхлипнула Танечка. – Я плохо тебя стерегу?
– Ты прекрасно меня стережешь. Видишь: мне не удалось убежать.
Ириней с грустью смотрел на каваек. За те неполные полтора месяца, что он провел в «Цирке Макабр», в его голове родились десятки планов бегства. Ни один не удалось воплотить в жизнь. Кавайки везучи; всякий раз они допускали одну из своих милых оплошностей, после чего все шло кувырком.
– А Джиакомо? Вдруг он узнает?!
– Не узнает, – покачал головой узник. – Его голова занята другим.
И правда, Джиакомо Бата волновало другое. До Дня Всех Жизней остались считаные недели, а число конкурентов при дворе его величества оставалось чудовищным. По напряженности интриг Версаль оставлял далеко позади и Лигу Доминионов, и хеадбол, и Подиум Модели Человека. Повара, комедианты, декламаторы стихов и торговцы компьютерными играми – все они сражались за внимание Людовика XI Многоживущего и его сына.
Речитативом прогремели шаги. В зал влетел Марио Пьяче, один из четырех постоянных актеров «Макабра».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125