Он коротко простился и повернулся было к двери, но Боруч вдруг ухватился за него с неожиданной силой.
– Стой… Зачем ты приходил? Не за мной, правда?
Мирон кивнул, решив не тратить силы бедолаги в бесплодных спорах. Иррациональный ужас малость отпустил Боруча, его упругий ум сразу прояснился, и в глазах мелькнула тень понимания.
– Так ты что, не знаешь?.. Быть не может. Правда не знаешь, кто ты?
– Послушай, друг, – ласково начал Мирон, – не представляю, что тут приключилось, но мне действительно очень, очень жаль. Сейчас я уйду и, честное слово…
Влажные пальцы выпустили Миронову руку.
– Иди. Но знай, я видел тебя… настоящего. Ты не человек.
– Не человек? – тупо повторил дознаватель. – А кто?
Боруч пожал плечами со спокойствием обреченного.
– Не знаю. Может, демон. А может, нечто такое, чему совсем нет названия.
Повисла пауза.
– Рука болит, – неуместно пожаловался Боруч и всхлипнул, демонстрируя обожженную ладонь. – Если убивать будешь, давай прямо сейчас, а?
– Иди ты в задницу.
Пробегая по коридору к выходу, Мирон услышал, как Боруч тихо устало плачет.
Если бы Мирон хотя бы предполагал, чем обернется дурацкая затея Войко! Бежал бы от дома прохиндея Боруча как… как демон от ладана. Или не бежал? Мирон и сам не знал, чем стала для него та вырвавшаяся из-под контроля игра в магию. Словно огненная начинка ожившей сферы опалила его, и твердый панцирь личности отвалился обугленной коркой. Он стал открыт и беззащитен, он чувствовал вдесятеро сильнее – впору подумать, что его, как героя дешевого триллера, покусал какой-нибудь зверь-оборотень и теперь таинственный вирус резвится в Мироновой крови, прочищая каналы восприятия и умножая вовсе ненужную человеку восприимчивость. Укуса, правда, не наблюдалось. Так что, вероятно, это был комар. Комар-оборотень. Вот так. И скоро он, Мирон, отрастит себе маленькое жало и возжаждет крови.
А если серьезно, с ним и впрямь что-то творилось. Лихорадило. Приступами накатывала болезненная чувствительность, и хотелось бежать куда угодно, лишь бы подальше от людей, которые давили на него своими эмоциями, и даже от вещей, из которых не все были вполне безжизненны – иные, хоть и неодушевленные, казалось, напитаны были энергией людских переживаний, будто лейденские банки. На работе иногда приходилось вовсе скверно. Ручка входной двери – ручка, за которую хваталось столько людей, переполненных кто страхом, кто отчаянием, кто гневом, – так просто искрила, того и гляди пробьет. А потом вдруг все в нем переворачивалось наново, и выть хотелось от пустоты, одиночества, бесприютности. Никогда прежде Мирон не переживал так остро и глубоко, до самого нутра, свою отделенность от всего прочего в мире, и, странное дело, его, индивидуалиста до мозга костей, сама мысль об этом наполняла страданием. Как он был одинок! Как ограничен, словно оказался вдруг безруким, безногим, слепым и немым! Он, втиснутый в крохотный жесткий чехольчик – себя самое – как мотылек в кокон, но без надежды когда-нибудь вырваться на волю и влиться… куда? Куда, во что он хотел вливаться, он же не капля жидкости, он человек, изолированная сущность! Вполне, кстати, полноценная. Самодостаточная.
И еще… Еще одна вещь, скажем так, смущала Мирона. Кто в действительности рвался наружу из кокона привычного человеческого существования? Он с чего-то решил, что мотылек. Красиво, образно, лестно. А вот господин Боруч, увидевший нечто свое в сфере, куда Мирон падал навстречу погибшим воспоминаниям, сказал совсем иное. Точнее, простонал, когда перестал трястись от ужаса. Демон. Вот что он сказал. Демон или нечто такое, чему совсем нет названия. Так кто же? Мирон вовсе не был уверен, что хочет это знать.
Была еще пещера. Жуткая, коварно притаившаяся где-то за гранью сознания пещера с водопадом. Теперь она не казалась ему жуткой. То есть Мирон-человек, спокойный и уравновешенный государственный служащий, по-прежнему шарахался от этого чужого, слишком чужого места, а вот нечто, просыпающееся в нем, рвалось туда со страстью и тоской, готовое лизать мокрые камни высохшим языком. Вода призывно пахла свежестью, умиротворяюще шуршала. Земля была мягкой, камни – надежными… И то, что казалось черной пастью, теперь не подстерегало его. Пещера просто ждала – преданно, терпеливо, как ждет родной дом, вечно готовый распахнуться навстречу запропавшему ребенку. Обнять, укрыть.
Поэтому в тот день, самый обыкновенный день, когда шагающего себе по делам Мирона вдруг, словно сорвавшейся с крыши плитой, придавило чувство смертельной опасности, он повел себя как нормальный зверь. Не колеблясь, не рассуждая, позволив себе разве что взгляд через плечо на преследователей – сплоченная группа крепких ребят, и кто-то уже обходит с фланга, – Мирон прыгнул в свое логово, прямо сквозь пелену водопада. Тело неимоверно вытянулось в прыжке, без брызг прорвало водяную завесу напряженными лапами, длинными чешуйчатыми боками, приоткрывшимися с сухим треском крыльями, и…
…и незнакомец исчез. Дан ударил по тормозам. Он исчез! Просто растворился в воздухе, куда выпрыгнул с невероятной силой, едва ловчие попытались взять его в клещи. Мелькнул еще не то контур, не то след – чудной какой-то, вроде длинного, из колец разматывающегося хвоста, – прозрачный, как струя чистой воды. И все пропало. Пригнувшись над рулем машины, Дан наблюдал, как ловчие бессмысленно мечутся, тыркаясь в разные стороны, словно выводок кутят. Тейю до боли вцепилась в его руку, вся подавшись вперед. Дан кинул на нее быстрый взгляд. Она была как в забытьи, глаза блуждали, губы лихорадочно шептали что-то, но Дан не слышал ни слова, и что-то подсказывало ему – даже если б и слышал, едва ли понял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80