В это мгновение потеряло значение все, что разделило нас в этот последний день. Только ее со мной больше уже не было.
К побережью я выехал глубокой ночью. Целый день, укрывшись в придорожном лесу, я ждал, пока стемнеет. С воздуха машина была видна как на ладони. Уничтожив вертолет, я вряд ли мог рассчитывать на снисхождение. Я и не надеялся на него, твердо решив добраться до намеченного места. Добраться во что бы то ни стало. Меня искали на пути к столице, а я повернул обратно, к городу. Возможно, это мне и помогло.
С момента гибели Весты все мои поступки противоречили обычной человеческой логике, и тем не менее они не казались мне странными. Почему-то я был уверен, что именно этого хотела бы и сама Веста… Наконец, в сумерках, крадучись, с потушенными фарами, мне удалось выбраться на заброшенную дорогу, ведущую к морю.
Через некоторое время я остановил машину. Мне не понадобилось ничего искать. Я не смог бы объяснить, почему, просто знал, что это здесь, что ехать дальше не надо. Я приткнул машину к самому обрыву, отыскал фонарик и осторожно, словно боялся причинить ей боль, взял на руки тело Весты. Оно было легким и странно податливым. Прошло уже много часов, но трупного окоченения так и не наступило.
Я зажег фонарик и медленно начал спускаться с обрыва. И вдруг подумал: «Чтото я забыл. Что-то очень важное… Ах да, пробы, пробы, из-за которых все началось. Веста просила меня вернуть их, а я решил проверить, на чьей она стороне… Не было ли это самым обыкновенным предательством? Не предал ли я ее еще раньше, когда собрался на улицу Садовников? Ведь она могла видеть намного дальше обыкновенного человека и наверняка знала все, что должно было случиться через десять дней, через несколько месяцев… Не почувствовала ли она в моем визите нечто большее, чем казалось мне самому? Не предал ли я ее еще раз, когда в отчаянье она не позволила мне высадить ее из машины, зная наперед все, что случится. Одно дело поймать русалку, другое дело жить с ней изо дня в день. Возможно, в той грустной сказке, что я рассказал Весте в наш первый день, прав был совсем не царевич…»
Даже сейчас я все еще пытался оправдаться хотя бы перед собой, ведь перед ней мне не удастся оправдаться уже никогда… Все, что я мог теперь сделать,
— выполнить ее последнюю просьбу. Я вернулся к машине, вынул из чемодана контейнер. Потом снова взял ее на руки. Тропинка шла круто вниз, я все крепче прижимал Весту к себе, не чувствуя почти ничего — ни страха, ни боли. Ничего не осталось, только деловитая сосредоточенность. Наверно, именно она помогает людям справиться с большим горем. Интенсивная деятельность, связанная со сложными обрядами похорон, призвана отвлекать людей от причины, ее вызвавшей.
Тропинка кончилась, упершись в узкую полосу каменистого пляжа. Здесь сразу же, буквально в нескольких метрах от берега, начиналась большая глубина. Я вошел в море по пояс, не замечая холодных прикосновений черной морской воды. Волн не было. Море казалось чистым и гладким. Сюда, к берегу, из города не долетало ни звука. Только где-то очень далеко и печально два раза прогудела сирена буксира. Я осторожно опустил Весту в воду и разжал руки. Я даже не посмел поцеловать ее еще раз на прощанье. Вода сразу же сомкнулась над ее лицом, и течение легко понесло ее прочь от берега, туда, где начиналась глубина. В луче своего фонарика еще минуту-другую я мог различить сквозь темный слой воды бледное пятно ее лица, потом оно исчезло. Больше ничего не было видно.
Я подумал: «Море подарило мне Весту и теперь забрало ее обратно». И еще я подумал, что Весты нет, а все ее слова и мысли живы в памяти и останутся со мной навсегда. Веста сказала: «Ты теперь останешься один со всем этим». В темноте, не зажигая фонаря, я нащупал крышку контейнера с пробами и отвернул ее. Тихо, почти без всплеска море приняло спою частичку. Посмотрев последний раз в черную, непроницаемую воду, я повернулся и медленно пошел обратно наверх, туда, где слышались трели полицейских свистков и вспыхивали мигающие фонари патрульных машин. Погоня в конце концов настигла меня, но сейчас это уже не имело значения. Больше я не собирался от них скрываться. Начав подъем, я задержался в последний раз. Нащупал в кармане пиджака коробку излучателя, достал его и, широко размахнувшись, бросил в море. «Забирайте всё, — подумал я спокойно. — Наши человеческие проблемы мы будем решать по-своему».
Поднимался я медленно. Обрыв в этом месте был очень крутым, да и торопиться мне не хотелось. Наверху скопилось штук десять машин. Установили даже мегафон и что-то вроде прожекторной установки. Очевидно, они придали слишком большое значение истории с вертолетом и теперь явно переоценивали мою персону.
Вполне возможно, они начнут стрелять прежде, чем я поднимусь наверх. Но после того как я простился с Вестой, мной владело полное безразличие ко всему происходящему вокруг. Все же я испытывал некоторую горечь от мысли, что люди устраивают на меня облаву как на какого-то чужака… «А ты и есть чужак. Кажется, все-таки случилось то, чего они добивались. Ты очутился по другую сторону барьера, во вражеском лагере, хотя и не хотел этого…» Эта мысль отрезвила меня. Во всяком случае прогнала сонное безразличие, с которым я поднимался навстречу наведенным на меня автоматам.
«Теперь ты остался один со всем этим…» — сказала Веста, но, кажется, ненадолго… Может быть, остановиться, пока не поздно? Вполне можно нырнуть за этот выступ. Он надежно защитит меня и от света, и от возможных выстрелов. Ну и что потом? Мне не дадут больше сделать ни шага. Я продолжал медленно подниматься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36