Наверное, это ему необходимо. Или он думает, что необходимо. Ведь не он же девиц тащит в постель.
– Не он? – как и положено, переспросил я.
– То есть да, разумеется, он тоже… В общем, хоть для меня все это – ножом по сердцу, я сумею с этим примириться. Но что меня повергает в кромешный ужас, так это мысль, что он уйдет совсем!
– Но сейчас, конечно же, ничто этого не предвещает? Этот ужин, разговор о Бразилии. Он действует в высшей степени не нарочито. Во всяком случае, пытается действовать. Не похоже, будто собирается в очередной раз в Байрейт…
– Это все впереди! Ах, дорогой Дуглас, я знаю все наперед! Видите ли, я сама через это прошла. Изучила по собственному опыту.
– Он и вас возил в Байрейт?
– Вроде того. Словом, я с ним поехала. Это была моя победа. После первой его жены я оказалась лучшей слушательницей его рассказов о музыке. Так явственно помню: он наигрывает на рояле всякие фрагменты, потом это прослушивается в записи. А когда он брал меня с собой на концерт, я узнавала знакомые темы и репризы, ну и так далее… Впрочем, почему бы мне не помнить? Ведь прошло всего-навсего лет десять.
Глаза Китти наполнились слезами, хотя такое с ней случалось частенько. Неужели Рой и в самом деле женился на ней потому, что она умела слушать?
– Скажите, Китти, вам и в самом деле это нравится? Музыка, я хочу сказать…
– А как же, конечно! – официально-сдержанно отозвалась она. – Я обожаю музыку. Всегда обожала.
– Ну и… Скажите, вы что-нибудь знаете об этой новой девице? Сколько ей лет?
– Ничего я о ней не знаю, только в последние годы у него стали появляться двадцати-двадцатидвухлетние. С годами они все юнее. Похоже, с каждым его лишним десятком будут становиться вдвое моложе прежнего. Когда ему стукнет семьдесят три, начнет заглядываться на десятилетних.
Прикинув в уме, я отметил, что, пожалуй, последнее наблюдение Китти при определенных посылках верно. Мне показалось невероятным, чтобы человек, способный поставить именно эти посылки во главу угла и затем подвести их к соответствующему «логическому» выводу, мог (что в случае с Китти было очевидно) представлять себе финал исключительно в трагических и неприглядных тонах.
– И когда стукнет восемьдесят три – на пятилетних? – испытующе поинтересовался я.
– Вот именно! – согласилась она, обрадованная, что я внемлю ее логике.
Продолжать я не стал.
– Собственно, я говорю, если ему нужна ученица, не там ищет. Это поколение совершенно музыкой не интересуется. За исключением чересчур пресных любительниц лошадей, а также строчить по списку открытки к Рождеству. За нынешними молодыми Рою не угнаться.
– Возможно, в его возрасте учить музыке не так уж важно, – сказала Китти и как бы походя спросила: – Скажите, поп – это музыка?
– Нет! Так все-таки, чем я могу помочь? Я готов, но не совсем себе…
– Милый, милый Дуглас! Первым делом разузнайте, кто она такая и…
– Но ведь вы сказали…
– …и насколько далеко это у них зашло, а потом мы сможем наметить кое-какой план действий.
– Но это же шпионаж! А что за план?
– Я не против, чтобы вы сказали Рою, что я просила вас переговорить с ним об этому. Убеждена, вы сделаете все возможное, чтобы его образумить, разве вы не согласны, что глупо ему кидаться на прыщавую дикарку-малолетку? Ведь это же просто преступление, это так ужасно для всех: для меня, для детей и, разумеется, будет для него самого, когда она ему надоест, и еще, например, для молоденького виолончелиста, в ком он принимает такое участие, для стольких людей, которые находятся на его попечении, для всех, по отношению к кому у него есть обязательства…
Ну да, до кучи – и для этих, которые ведут переговоры начет разоружения!
– Наверное, вы правы. То есть, конечно же, правы; я тоже так считаю. И все же не вижу, как могу я или вообще кто-либо остановить его, если он решил.
– Но если вы что-то этакое разузнаете, чтобы в конце концов можно было…
Из глубин верхнего этажа послышался, быстро нарастая, какой-то беспокойный гул, слагавшийся из бессловесного, уже слышанного мною в телефонной трубке воя, громкого, захлебывающегося скрежетом лая Пышки-Кубышки, раздраженных реплик Гилберта, какого-то четвертого голоса, а также топота многочисленных ног. Китти вскочила, на несколько мгновений приняв облик жертвы грядущего артобстрела, затем переместилась на, похоже, заранее подготовленные позиции. И тут в комнату, все громче и визгливей заходясь ревом, ворвался мальчишка в ладненьком бархатном костюмчике бутылочно-зеленого цвета и уткнулся к ней в колени: насколько я понял, то был Эшли Вандервейн. Следом за ним явился Гилберт с последующей перебранкой. В процессе выяснилось, что Эшли удирал от Гилберта всего-навсего затем, чтобы заручиться поддержкой матери в отстаивании за собой чего-то – то ли одиннадцатого за день шоколадного батончика, то ли бутылки с соляной кислотой, – чему гнусно противился Гилберт.
Но особо в суть я не вникал, так как мое внимание было целиком приковано к Пенни Вандервейн, также представшей в общей группе, – и главным образом к ее груди, обозреть которую особого труда не составляло, в том смысле, что она хорошо просматривалась в глубоком V-образном вырезе темно-коричневой, с пестрым шотландским рисунком кофточки, или рубашки, или, может, даже пижамной блузы. Грудь Пенни поражала не столько своей величиной, сколько своей чрезвычайной выпуклостью, и еще тем, что торчала высоко и была какая-то монолитная, так что, казалось, ткни ее пальцем, и упрешься во что-то жесткое, как в коленку. Именно так: грудки ее походили на пару коленок изумительной формы, обтянутых новенькой первоклассной нежнейшей кожей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83