И в конце концов разве не предполагается, что у партий должны иногда быть разные взгляды? Спасибо, сэр Томас, – Он подался вперед и тряхнул руку члену оппозиции разок, но с силой, потом министру. – И вам, мистер Гибсон. Хорошая работа, Ронни. Минуточку.
Он схватил проходившего мимо техника за плечо и заговорил быстро и монотонно:
– Фред, учти, если кто-нибудь, работая на меня, станет валять дурака, о чем ему скажут, но он снова сваляет дурака, больше у меня он не работает, и ему дьявольски трудно будет найти другую работу. Ясно? Извините, – мгновенно продолжил он, повернувшись к собеседникам. – Но такое нужно высказать, пока еще свежо, а то закиснет. Начнет портиться. Впрочем, кому какое дело? Это в конце концов только телик. Всего лишь старина телик. Ну, если все вы не прочь пойти в бар, я только скажу два слова ребятам, и с вами, хорошо?
– Я бы с радостью, Эрик, – сказал Ронни, – но нужно уматывать. Мне далеко.
– Детка, что бы там ни было, подождет. Для глоточка всегда есть время.
– Прости, но там уже дым коромыслом, знаешь, как налетают на стоящую выпивку?
– Нет, вы послушайте его! Кошмар! Такой чудный вечер, а он думает о том, что останется на столе для несчастного, бедного птенчика! Ладно, беги. Слушай, амстердамский клип не годится для среды. Слишком голландский. В крайнем случае можно взять тот занудный сюжет об улучшении дорог в Вулверхемптоне. Или союз колдунов. Подумай об этом хорошенько, Рон, ладно? Если, конечно, найдешь время, страшный ты человек. До завтра.
Пообещав министру, что буквально на коленях извинится по поводу программы правительства, распрощавшись с обоими политиками (один взирал на него и на режиссера с непонимающей улыбкой, другой – с неподдельной тоской), похлопав свое начальство по плечу, Ронни убежал. Не то чтобы этот бородатый шут, почти безвестный тележонглер был для кого-нибудь так уж велик. Но раз ему нравится, пусть, рыча и ухмыляясь, меняет быстро сцену, пусть (что еще менее необходимо) распоряжается из своего ящика всей передачей, пусть машет руками, как Тосканини. Для Ронни важно то, что реальная власть в ходе передачи у него и его коллег, комментаторов-интервьюеров. А роль самого Ронни все возрастает. Еще раз скажем: власть как таковая интересовала Ронни меньше всего. Слава и деньги плюс огромная порция секса – вот и все, чего он добивался.
Теперь он промчался по глухим коридорам, мимо огромных фото слишком знакомых лиц, нырнул в лифт и вынырнул в холле. Там пришлось увидеть в зеркале низенькую толстенькую фигуру Билла Хамера в антилоповой куртке, наброшенной на плечи то ли случайно, то ли намеренно небрежно. Одного лишь этого, обычного для Хамера трюка было бы достаточно, чтобы Ронни понял, что Хамера власть интересует по-настоящему. Но (вернее, «и») Билл Хамер был звездой и главой передачи «Билл Хамер», которая, несомненно, сейчас прошла. Ронни пересек пол розового мрамора, направляясь к нему.
Хамер обернулся, озарив лицо чарующей улыбкой, то есть чуть сдвинув брови и не разомкнув губ ни на йоту больше, чем до того. В пятьдесят три года он был слишком стар и потрепан, чтобы все еще изображать искренность. Ронни, как казалось Биллу, угрожал его положению самой известной и высокооплачиваемой звезды. К тому же Ронни был лично несимпатичен Хамеру. Но (несомненное «но»!) от Ронни во многом зависело, кто появится во «Взгляде», а появиться там Хамеру было бы неплохо. Он стремился прослыть не только балагуром, но и серьезным и ответственным голосом нации. Высоким баритоном, который так шел к его обычной претензии на кротость, Хамер произнес:
– Хелло, Ронни, старый друг, куда это вы так летите?
Прежде чем Ронни смог ответить (то есть мгновенно), появился швейцар и сказал угрюмо, но с явным удовольствием:
– Боюсь, мистер Хамер, вашей машины нет.
– Вот как? Но я-то вижу ее. Она как раз подъехала. Очень вам благодарен. Подвезти вас, Ронни?
На лице парня в мундире недоверчивость медленно сменялась извинением, а Ронни сказал:
– Ужасно мило с вашей стороны, Билл. Выкиньте меня где-нибудь в центре, если удобно. Я иду в Маленькую Венецию.
– Не к Райхенбергерам случайно?
– Да! Какое совпадение!
Когда они вышли на просторный портик, рожденный чьим-то примитивным представлением о греческом храме, две одинаковые девушки лет примерно двадцати вдруг оживились. И фигурки, и одежда были характерными: маленький рост, крохотная голова, темные длинные прямые волосы, платье пастельных тонов, кончающееся на полдюйма ниже лобка, колготки того же цвета и светлые туфельки. Да еще у обеих альбомы для автографов. Пошептавшись, они метнулись к Ронни.
– Простите, вы – Ронни Апплиард?
– Да.
– Можно получить автограф, пожалуйста?
– Конечно.
Пока другая девушка говорила то же самое Хамеру, Ронни принялся лихо орудовать на розовой страничке. Осведомился о полном имени поклонницы, начертал его, добавил место и дату, изысканно выразил наилучшие пожелания и прочие необходимые вещи. Одновременно и смаковал, и пытался приглушить свое ощущение (такое, что и за неделю не увянет!). Это было важное событие, вроде вехи, – у него попросили автограф РАНЬШЕ, чем у Билла Хамера! Отлично сознавая, что скрип пера царапает Билла, как наждак, Ронни наслаждался и не мог остановиться. Впрочем, мысль завершить свою надпись призывом «Боритесь за НЕМЕДЛЕННУЮ свободу университетов!» отбросил: это могло повредить ему через полгода, если ветер переменится, и, получив второй альбом, ограничился, как всегда в спешке: «Всего хорошего. Р. А.».
– Большое спасибо! – пискнули крошки в унисон.
– Не за что, – сказал Хамер.
Ронни выпалил одновременно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61