Это не просто красные прыщики и желтые гнойнички. Даже слепого стошнит, если он к ним прикоснется: пупырчатая липкая поверхность на ощупь еще хуже, чем на вид.
Эта язва египетская обрушилась на меня, когда мне было шестнадцать лет, в возрасте сказочных принцесс. Мать пришла в ужас и потащила меня к дерматологу:
– У ребенка проказа!
– Нет, мадам, это угри.
– Не может быть. У меня были когда-то угри: ничего похожего.
– У вас была обычная форма. Ваш сын страдает более тяжелой разновидностью этого заболевания.
– С возрастом это пройдет?
– Нельзя сказать наверняка. Мы имеем дело с одной из самых загадочных патологий.
– Может быть, это из-за питания? Ребенок переедает, он слишком любит шоколад.
– Медицина давно уже не верит в подобный вздор, мадам.
Моя мать обиделась и решила сама меня лечить, сходя из своего здравого смысла. Она посадила меня на безжировую диету, в результате чего я только похудел, да так резко, что кожа моя отделилась от костей и навсегда осталась висеть. Вот отчего я похож на шарпея.
Зато угрям все шло на пользу – они от этого расцвели пышным цветом. Выражаясь языком вулканологии, можно сказать, что мои прыщи пробудились: дотрагиваясь до них пальцами, я ощущал, как там что-то бурлит, вскипая.
Мать, любившая меня все меньше и меньше, показала это явление дерматологу.
– А что вы на это скажете, доктор? – вопросила она с какой-то даже гордостью, как человек, демонстрирующий явные признаки недуга, в существовании которого сомневалась медицина.
Сокрушенный столь чудовищной ошибкой природы, бедняга только вздохнул:
– Мадам, остается надеяться, что заболевание не распространится.
Хоть в чем-то мне повезло: высыпание не пошло дальше плеч.
Я был счастлив: ведь если бы оно перекинулось на лицо, мне бы из дому было не выйти.
И потом, я нахожу, что так куда эффектнее. Покройся я весь этой пакостью, было бы не то впечатление. Это как если бы на человеческом теле было двадцать пять половых органов, а не один: оно в значительной мере утратило бы тогда свою эротичность. Неодолимо привлекают только отдельные островки.
Мои лопатки – оазис ужаса в чистом виде. Я смотрю на них в зеркало и от одного этого зрелища едва не кончаю. Касаюсь их пальцами, наслаждение нарастает. Я вхожу туда, где теряют смысл любые слова: я наполняюсь силой, которая в тысячу раз сильнее меня самого; меня пронзает блаженство – а что же было бы, черт возьми, что бы было, будь это рука Этель, а не моя?
Ну разумеется, существует Этель. Где Квазимодо, там и Эсмеральда. Иначе быть не может. Есть Эпифан – есть и Этель.
Клянусь, я никогда не говорил себе: «Я, самый уродливый мужчина на свете, непременно полюблю красавицу из красавиц, дабы не нарушать классических канонов». Это вышло само собой.
Как-то я наткнулся на объявление в газете: «Для съемок художественного фильма требуется мужчина отталкивающей внешности». Мне понравилась лаконичность: не оговаривались ни расовая принадлежность, ни возраст. «Отталкивающей внешности» – и точка. Как раз про меня. Никаких других эпитетов в объявлении не содержалось. К формулировке «художественный фильм» я отнесся скептически: мне она показалась плеоназмом. В следующую минуту я подумал, что теоретически это, конечно, и есть плеоназм, но на самом деле – нет. О чем свидетельствует множество коротко– и полнометражных фильмов.
Недолго думая, я отправился по указанному адресу.
– Нет, месье. Мы снимаем художественный фильм, а не фильм ужасов, – заявила мне киношная Дама.
А я и не знал, что в обязанности ассистентов по актерам входит оскорблять людей.
– Работа служит вам для выплеска отрицательных эмоций, мадам?
Я шагнул к ней с намерением расквасить ей физиономию. Но не успел: ее телохранитель послал меня в нокаут. Я потерял сознание.
Возле меня стояла на коленях фея и гладила мое лицо.
– Мерзавцы, как они вас изуродовали, – произнес небесный голос.
Еще не совсем придя в себя, я честно уточнил:
– Нет, мадемуазель, я такой и был.
Я говорил с ней без страха: ведь она была порождением моего беспамятства. Эту красоту выдумал я сам, что подтверждал ее странный вид: голову украшало нечто вроде диадемы – узенький металлический обруч, увенчанный бычьими рогами. Тело же в длинном одеянии – черной языческой тунике – оставалось загадкой.
Я любовался моим творением. Это я ее создал, а значит, имел на нее все права. Я поднял руку и дотронулся до ангельского лица. Оно не выражало ни отвращения, ни жалости – одну лишь всепоглощающую доброту. Изогнутые острые рога усиливали его сияние.
Я приказал – поскольку был ее создателем:
– А теперь прочтите мне стихи Бодлера:
Предайся Красоте душой, в меня влюбленной;
Я буду Музою твоею и Мадонной! [1]
Она улыбнулась. Мои пальцы касались ее царственной белоснежной кожи. Она была моя. Душа пела заповеди блаженства.
И тут кто-то крикнул:
– Этель!
Это был не мой голос.
– Этель!
Фея оказалась не моя.
Ассистент режиссера звал ее гримироваться. Этель играла в фильме главную женскую роль.
Она приподняла меня с неожиданной силой:
– Идемте со мной. Гримерша хоть немного приведет вас в порядок.
На заплетающихся ногах я доковылял до павильона, опираясь на плечо моего ангела-хранителя.
– Он тоже снимается? – спросила гримерша.
– Нет. С ним обошлись по-свински во время кастинга. Он попытался дать отпор, и Жерар разбил ему лицо. Взгляни-ка на висок.
Я сел перед зеркалом и обнаружил, что край лба весь в крови; странно, но так я выглядел менее уродливым – вернее сказать, рана несколько отвлекала от моего уродства. Я сам себе понравился и порадовался, что красавица увидела меня именно таким.
1 2 3 4 5