Да нет, конечно, справилась. Просто вспомнила. Ища поддержки, она еще сильнее стиснула аксеновские руки, напрочь забыв, кто он такой, и повинилась:
– Знаете, а я тогда не выдержала. Обозлилась. Муж чего только не предпринимал – к психологу водил, на курорт возил, а я ему возьми да скажи, что это он виноват в ее смерти, потому что ее не хотел. Хотя это было не так. Совсем не так. Просто мне хотелось, чтобы ему тоже было больно. Не меньше, чем мне. Дура была, не понимала, что ему нисколько не лучше. Просто он должен был обо мне заботиться, вот и держался. Он потом, не сразу, но все-таки ушел. Ведь любой бы не смог такое простить, правда?
Аксенов немного подумал и сказал:
– Он вас очень любил.
Ира просветлела, отняла у Аксенова пальцы, поерзала, чтобы выудить из кармана дубленки платок. Он на мгновение замешкался, не зная, куда деть освободившиеся руки, потом поднялся и зашагал на месте, разминаясь от долгого сидения в неудобной позе. Ире очень захотелось, чтобы он сказал что-нибудь еще. Все равно что.
Она улыбнулась и раскололась:
– Знаете, а я сказку для детей пишу. Большую, целую книжку.
Он отреагировал сразу и с явным восхищением:
– Здорово!
В ответ она не удержалась и затараторила:
– Я, правда, не уверена, что сейчас дети читают такие сказки. Такие большие, приключенческие. Ну, помните, как «Волшебник Изумрудного города» или «Лоскутик и Облако». Еще по таким большие мультики снимали.
А может, сейчас такие сказки не читают, потому что новых не пишут?
Она заискивающе заглянула Аксенову в глаза и, несмотря на темень, нашла там то, что хотела – серьезное отношение к ее дурацкой затее. Созналась:
– Вообще-то я не знаю – пишут или нет. Честно говоря, не смотрела, мне это не важно. Просто все это время я спасалась тем, что придумывала своей дочке разные сказки и истории. Как будто она растет, как другие дети, а я придумываю все новые и новые. А сейчас ей было бы уже десять лет. Знаете, для такого возраста очень трудно придумать интересную сказку. Вот у моей подруги сын Валерка, крестник мой – смешной такой малый, вредный, правда, но хороший, если по сути. Так он все время возле компьютера проводит. Ленка замучилась. Чего только не пробовала – и учебные программы покупала вместо игрушек этих дурацких, и провода с собой на работу забирала, и вообще компьютер из дома уносила. Ничего не помогает. Не дома, так у приятелей сидит.
Ира поймала аксеновский взгляд – чуть снисходительный и в то же время ласковый. Смутилась, представив себе, как глупо выглядит – растрепанная, с покрасневшими глазами, частит и позванивает высокими нотами в конце фраз, как трамвай на поворотах. Женщина! Тридцати двух лет! В таком возрасте пора бы привыкнуть и вести себя как женщина. А она ведет себя как пионерка на митинге по сбору макулатуры!
Ира вдруг ясно, живой картинкой, вспомнила, как однажды, классе в пятом, действительно выступала на таком митинге – устраивала разнос лентяям. А макулатура та потом целый год в подвале гнила. Ей стало неловко – все про себя да про себя. Чтоб переключить его внимание со своей персоны, спросила:
– А вы в детстве макулатуры много собирали?
Он не удивился странному вопросу, но и не купился на него, а, продолжая смотреть на Иру все с тем же смущающим ее выражением ласковой внимательности, спросил:
– А про кого ваша сказка?
Ире понравилось, что он так спросил – не про что, а про кого. Для пущей серьезности она постаралась замедлить темп и понизить голос, в полутьме очень хорошо говорить медленно и полушепотом:
– Про мальчишку и девчонку. Мальчишку зовут Толька-снайпер. Потому что он всех обходит в компьютерных играх. А девчонка чуть помладше. Дочь маминой подруги. Они попали внутрь, в программу. И оказались между человеком-охотником и его жертвой – монстром.
Еле выжили, пока не поняли, что ни тот, ни другой ни добр и ни зол, ни силен и ни слаб. Что они – просто придуманная кем-то программа. И самое трудное – перестать бояться, а попробовать понять логику того человека, который эту программу придумал. Во всех этих приключениях девчонка, казалось бы, только мешает – она ничего не понимает в компьютерных играх, потому что играет не в них, а на фортепиано, не умеет так быстро бегать и так здорово прятаться, как мальчишка. То, что она без него пропала бы, – само собой разумеется, но на самом деле и он бы без нее пропал. Ведь это для того, чтобы спасти ее, для того, чтобы не выглядеть перед ней размазней, он сумел не сдрейфить и вовремя включить не только ноги, но и мозги. В результате мальчик понимает, как важно для мужчины, чтобы рядом была женщина, а девочка – как нелегко приходится мужчине и как трудно научиться ему верить и его любить.
Аксенов молчал. Ира стала оправдываться за свой рассказ:
– Неоригинально и нравоучительно, да? Но я ведь вам смысл рассказала, а сказка – другое дело, она же в действии. Там никаких нравоучений нет. Дети нравоучений не любят, они любят, чтоб интересно было, это я точно знаю, недаром столько лет детскую страничку в журнале веду.
– Да что вы! Не смейте оправдываться. Это очень хорошо. Просто здорово! И ни капли не важно, оригинально или нет. Каждый ведь живет своей жизнью. Когда, например, рождается ребенок и человек счастлив в совсем неоригинальной ситуации, в которой так же счастливы миллионы людей, ему от этого хуже? В книге, как в музыке, главное – чтоб проняло. Я вообще не уверен, что действительно важные вещи бывают оригинальными.
Они смотрели на заметно бледнеющее небо и прорисовывающиеся границы зала, думая каждый о своем.
– Странно, – первой нарушила тишину Ира.
– Что странно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96