Это звучало наивно вопреки его характеру, противоречило всему, что я знал о нем. Однако он прошел хорошую школу у старого солдата в темнице.
Он улыбнулся, без торжества, но и без малодушия.
– Ну нет, не все хорошо закончилось. Крестьянам помощь пришлась весьма кстати, они стали пить и пропивать даже свое имущество. Это почувствовали на себе их жены, потому что пьяные кулаки стали тяжелее и болезненнее, и женщины проклинали вдову. Проклинали ее и мужики, потому что надо было освобождать ребят от присмотра за скотиной и полевых работ. Дети редко приходили в школу, да и учитель не из лучших попался, и они мало чему могли научиться, а то, чему выучивались, забывали через год-другой, так что в деревне стали поговаривать: что ж это за школа такая, всю задницу обдерешь, пока выучишься, а за год перезабудешь. Вдова прожила еще двадцать лет в ожидании смерти и умерла на третью весну после нашего знакомства, когда встречала меня в метель, а я задержался в дороге дольше, чем предполагал.
– Значит, все вышло нехорошо?
– Нет. Почему? Она умерла, дожидаясь друга своего сына, понимаешь? Полная добрых слов, желая поговорить о своей любви, она не думала о смерти. Крестьяне остались с тем же, без водки и без помощи, так как наследники разделили имение. А на деревне сохранилась добрая память о ней, потому что все плохое позабылось. Родилась легенда: жила, дескать, одна странная и добрая женщина. Никому от этого, правда, никакого толку, но зато красиво.
Взволновала меня эта история, горькая и необыкновенная, как жизнь, и неуловимая, как жизнь. И насмешливое согласие Хасана или его спокойное отрицание, мучительный жизненный вихрь, который человек должен смирить, чтоб не сойти с ума.
Я засмеялся, чтоб облегчить возможную горечь и остроту своего вывода:
– Остановись на чем-нибудь, ради бога, определись, найди точку опоры. Ты во всем сомневаешься.
– Ты прав, во многом я сомневаюсь. Это плохо?
– И не хорошо.
– Значит, не плохо, но и не хорошо. А не сомневаться – это хорошо. А может быть, и плохо?
– Не понимаю.
– Существует ли что-нибудь, в чем ты абсолютно уверен?
– Уверен в том, что есть бог.
– Вот видишь, а те, кто не верит в бога, уверены, что его нет. Может быть, было бы хорошо, если б они не были так уверены.
– Да. И что тогда?
– Ничего.
Но я уже раскаивался в том, что спросил, не заметив ловушки обманчиво мудрой логики. Как разумна и опасна эта мысль! А он подвел меня к ней играючи.
Он силен своей неуверенностью.
Мне это не мешало, ничто в нем мне больше не мешало. Я полюбил его и, даже не соглашаясь с ним, считал его правым. Он был мне дорог даже тогда, когда я считал, что он не прав.
И один день, проведенный без него, казался мне пустым и бесконечным. Я безмятежно существовал в его тени.
Отец его без страха ожидал неизбежного, окруженный ожившей любовью сына.
Для нас обоих Хасан стал самым необходимым человеком в мире. Поэтому я огорчился, узнав, что он отправляется в путь.
Я пошел к нему, так как не видел его уже целые сутки. Он играл в тавлу с отцом, сидя у его постели.
Старик сердился, бросая кости между черными и белыми треугольниками.
– Ух, прах побери, как ты ходишь! Фазлия, – жаловался он слуге, – не идут кости.
– А ты подул на них, ага?
– Подул, не помогает. А Зейна где? Пусть она их положит между грудями.
– Стыдно, отец!
– Что мне еще может быть стыдно? Это стыдно, Фазлия?
– Нет, ага, боже сохрани.
– Лучше, отец, потри их о рукав дервиша.
– В самом деле? Ты не рассердишься, Ахмед-эфенди? Ей-богу, помогает.
– Я рад, что ты пришел, – улыбнулся мне Хасан.
– Я со вчерашнего дня тебя не видел.
– Подождите со своими разговорами, – сердился старик, – пока я не выиграю. Теперь у меня пошло.
– Отец поправился.
– Ты хочешь сказать, что я злюсь?
Он в самом деле выиграл и был утомлен и осчастливлен этим. Он походил на ребенка, походил на Хасана.
– Я отправляюсь в путь, в Дубровник, – сообщил мне Хасан, смущенно улыбаясь, словно провинился в чем-то перед отцом.
– Зачем едешь?
– Торговать. Мои друзья тоже едут, вот вместе и отправимся.
– Едет латинянка, едет и он. А про торговлю он выдумал.
– Не выдумал.
– Выдумал ты. Если б торговать, то я бы смог тебя отговорить. А раз из-за нее – не могу, она сильнее.
– Ты сам, отец, всякое выдумываешь.
– Неужели? Я состарился, но не все еще позабыл. А вот в голове у меня кое-что не укладывается, это другое дело.
– Разве есть что-нибудь, что не укладывалось бы у тебя в голове?
– Есть.
Старик обращался ко мне, словно продолжая сердиться на Хасана.
– Есть. Не укладывается у меня в голове, как это он отправляется в дорогу вместе с женщиной и ее мужем. Кто дурак? Мой сын или тот латинянин?
– Или оба, – смеялся Хасан, нисколько не обижаясь. – Ты, кажется, не признаешь дружбу?
– Дружбу? С женщинами? Дитя мое тридцати лет отроду, что с тобой происходит! С женщинами дружат только любители мальчиков.
– А может, они с мужем друзья? – вмешался я в этот неприятный разговор, во время которого Хасан только посмеивался.
– Тебя, Ахмед-эфенди, упрекать не стоит, ты в этих делах разбираться не можешь. У них муж всегда друзей жены принимает, жена друзей мужа – никогда.
– Отец, ты закашляешься.
– На твою беду, не закашляюсь, сегодня ясный день и чистый воздух, напрасно ты меня пугаешь. Ведь говорил я ему: если тебе нет до нее дела, не трать понапрасну время; если она не хочет тебя, найди другую; если ты ее любишь и она тебя любит, уведи ее.
– У моего отца все просто.
– А зачем он едет, почему он едет с ними, сам дьявол не разберет. Наверняка только для того, чтобы защитить своих друзей от нападений хайдуков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133