Решить это может каприз чьей-то злой или доброй воли. Он мне брат не потому, что я его хотел, ибо если б я хотел его, я бы и творил, и тогда он не был бы мне братом, и я не знаю, хотел ли его мой отец, но когда он лег с моей матерью, из этого наслаждения для них, из этой пустоты для меня родился долг, называемый сын и брат. Был ли он желанным утешением или обычной тягостью, бог привязал его к нам, не спрашивая нас об этом, лишая нас всех его наслаждений, но нагружая всеми его тяготами и невзгодами, а, как ведомо твоему возвышенному разуму, невзгоды встречаются значительно чаще, нежели наслаждения, и мы могли бы утверждать, что брат есть несчастье, ниспосланное нам богом, и поэтому мы принимаем его как божью волю и божье определение, благодаря его за все. И вот мы благодарим бога за несчастье, а мне хотелось бы, чтобы он был твоим братом и я бы мог благодарить за счастье слушать тебя, как ото делаешь сейчас ты по отношению ко мне, и мне было бы все равно. Но поскольку он не может быть твоим братом, ибо он мой, а я не могу быть тем, что есть ты, ибо бог судил стать мне лишь недостойным дервишем, то будем тем, кто мы есть: я прошу, ты решай. Или лучше: я буду рассказывать, а ты слушай. Тебе труднее, я знаю. Ты не должен, я должен.
Я разбудил его, он ожил, смотрит, слушает, понимает, принимает! Не надо суесловия, достаточно пустых слов, пусть их летают, как ветер, кувыркаются, как обезьяны, сломя голову носятся менаду лучами весеннего солнца и тенями комнаты, обезумев, и вот он утих на стуле, слушает, ждет.
– А дальше? – говорит он довольно оживленно.
И первая его тень вытаращилась на меня, удивляется, может быть, учится. Я плохо вижу ее, ибо она меня не касается. Я не свожу глаз с лица муфтия.
Есть надежда, брат Харун!
– И вот, у меня есть брат, но лишь наполовину: я называю имя его, а он сидит в крепости. Полжизни его здесь, а другая – там. Если он потеряет эту половину, то мог бы расстаться и с той.
– Какую половину?
– Которую я еще удерживаю, говоря об этом.
– Какой крепости?
– В крепости, над городом.
– Все равно, продолжай.
– В крепость сажают плохих людей, жуликов, преступников, разбойников, врагов султана. Иногда. А чаще всего дураков. Потому что они думают, будто не виноваты, а этого человек никогда не знает. Они всегда сражаются с ветряными мельницами, а это не их дело, и никто не просит их этим заниматься. А поскольку они гордятся своей глупостью, их легко поймать, и потому-то их больше всего. Из этого можно было бы заключить, что на свободе находятся только умные, ан опять не так: остаются и глупые, если они умеют это скрывать. И не остаются умные, если это показывают. Еще остаются те, у кого есть право быть такими, какими они хотят. Мой брат был никем и ничем, счастливый человек, не настолько умный, чтоб его боялись, не настолько глуп, чтоб не знать, что он может делать, трус, чтоб быть хайдуком, наивен, чтоб быть негодяем, ленив, чтоб стать чьим-то врагом. Словом, промыслом божьим предназначен для того, чтоб люди здоровались с ним, не почитая его, признавали за ним достоинства, не требуя, чтоб он их демонстрировал.
– За что он арестован?
– За то, что не послушался отца.
– Любопытно.
– Отец – простой человек, работает, сколько может, дает, сколько должен, ничто его не касается, кроме дождя, облаков, солнца, гусениц, картофельных жуков, спорыньи на пшенице, головни на кукурузе и мира в семье. А поскольку он совсем прост, из одного куска, как деревенская ложка, как миска из липы, как ручка плуга, он не отказался от ненужной родительской привычки говорить то, что отцы всегда говорят, а дети никогда не слушают. Он советовал ему не бросать дом, земля опустеет, а в городах тесно, мало места, а много ртов, мало возможностей, а много желаний, скоро станем душить друг друга за краюху хлеба побольше. Брат не послушался. Тогда отец сказал: запомни, беда в том, что у нас никто не думает, что он на своем месте, и всякий всякому возможный соперник; люди презирают тех, кто не выходит вперед, и ненавидят тех, кто поднимается выше их; привыкни к презрению, если тебе дорог покой, или к ненависти, если соглашаешься на борьбу. Но не вступай в схватку, если нет уверенности, что одолеешь противника. Не тычь пальцем в чужую подлость, если ты недостаточно силен, чтоб этого не доказывать. Он и этого не послушал. Теперь у отца есть основания радоваться и говорить: вон как кончают непослушные дети.
С ужасом я заметил в разгар своего монолога, как гаснет слабый свет в глазах муфтия, они становились тяжелыми и усталыми, а выражение лица приобрело какой-то оттенок потерянности. С трудом размыкая губы, он спросил:
– Кто не послушал?
О господи милосердный! Без устали шагаю я, а попрежнему далеко. Только подойду к своей цели, он испугается. Только захочу воспользоваться воздвигнутым, он все разрушит. Нет конца моему пути!
Очертя голову я бросился вперед. Тлеет еще в нем искра жизни, иначе даже этого не спросил бы. Я стал неинтересен, утомил его своими мудрствованиями, я уже не играл, а издевался, меня увлекло озлобление, и все зазвучало серьезнее. У меня кружилась голова: молю тебя, подожди еще немного, еще мгновение не гасни.
Скрылся последний отблеск солнца, и я оказался в ледяной пустыне, впереди долгая гибельная ночь. И даже крикнуть я не могу.
Я потерял надежду, исчезла легкость, с какой я перемешивал слова, я чувствовал, что больше не взлететь, не воспарить, но пресмыкаться на земле, подобно слепой рептилии.
Еще лишь пригоршня безумных слов, господи, ты должен мне их дать, я борюсь за жизнь, – отчаянно взывал я, но молитва не помогала. Меня погубил промах, я видел это по его лицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133