И какими глазами смотрели на него и в сторону КП, ожидая известий о Комлеве, думая о нем, о капитане; Урпалов говорил с паузами, привычно и нетерпеливо умолкая, чтобы переждать нараставшее с очередным взлетом гудение моторов. Степан слушал его, зябко передергивая плечами, ему было холодно: бегство с поля боя... позор... пятно.
Все было ясно Степану.
- В то время, как лучшие товарищи... почти четыре дня...
- Три или четыре?
- Не имеет значения, - голосом, более громким, чем необходимо для ответа одному человеку, сказал Урпалов. - В условиях военного времени...
- Пусть сам скажет.
Поднявшись, Степан косил глазами в сторону моря, откуда приходили штурмовики и откуда должен был появиться, да задерживался, не показывался капитан. Поверить в то, что Дмитрий Сергеевич не вернется, Степан не мог, как но было на свете силы, которая заставила бы его сейчас поверить, что он никогда, никогда в жизни не увидит больше свою Нину, свою маленькую дочь, угнанных в Германию...
- Виновен, - сказал Степан, чтобы не тянуть. Но признание его не облегчило, мука жгла его, не отпускала.
- Вопросы? - спросил председательствующий Кузин.
- Ясно!
- Сам же говорит: виновен.
- Так тоже нельзя, пусть кровью искупит!
- Кончай, чего волынить, если осознал!
- К порядку, товарищи, к порядку! С наветренной стороны неслышно выкатил и визгнул тормозами возле палатки "додж".
- Братуха! Братуху привезли!
Все кинулись к машине.
Осторожно и неловко нащупывая суковатой палкой опору, а свободной рукой держа сапог и шлемофон, из высокой кабины союзнического грузовика выбирался Алексей Казной. Лицо, поцарапанное осколками, в желтых пятнах йода и без румянца. Палка его не слушалась, он от натуги потел и плюхался, но все-таки сошел, присел на рифленую подножку, перевел дух. Приторачивая сапог к палке и снизу, беркутом поглядывая на сбегавшихся товарищей, Братуха тихим голосом, как бы сострадая себе, отвечал на поздравления, принимался рассказывать, снова отвечал. Немцам ничего не остается, немцам каюк, говорил он, поливают огнем, пока есть снаряды. "Мессеры" меняют тактику - хитрят. Рискуя угодить под наш и свой наземный огонь, с верой в удачу, - напропалую, была не была, - с фланга, бреющим врываются на поле боя до появления ИЛов. Врываются, встречают штурмовиков внизу, бьют по ним навскидку, уматывают к себе на Херсонес...
Сквозь толпу протиснулся к "доджу" Урпалов. На худом лице - улыбка, такая у него редкая.
- Пришел, значит, - несмело тискает он Казнова.
- Приковылял, товарищ старший техник-лейтенант. На ПО-2 подбросили.
- Собрание у нас, Алеха. Как раз насчет традиций. Надо молодым кой про что напомнить... А ты отдыхай. Поправляйся.
- Хотелось прежде сюда заглянуть.
- Рассчитываешь в полку остаться? Казнов пошевелил перебинтованной ногой.
- Дома, все не у чужих.
Вокруг да около, главного не касаются.
- Мы с тобой еще споем, Алеха. И "Дядю Сему", и другое. Ты давай к палатке ближе. Шофер, подбрось старшого... Сам не скажешь? Пару слов, как сталинградец? Ведь мало нас, сталинградцев, а, Братуха? - Он как бы извинялся перед раненым и не мог не высказать своей просьбы, а ждал, как все, другого...
- "Мессера" на бреющем встретили, - повторил для Урпалова Казнов. Спасибо капитану, он их первым прищучил. Уж не знаю как, нюхом, но выявил, раскрыл, врезал очередь. Хорошую очередь. Дал-дал, пригвоздил, всем показал: вон они, по балкам, по лощине шьются, гробокопатели, мать их... И завалился.
Алексей рукавом утер лицо.
- Вошел в разворот и не вышел.
- Кто прыгал?
- Следил. До того следил, что не знаю, как свой самолет выхватил... Никто не выбросился.
На втором заходе Казнову ударили в мотор, притерся дуриком по склону высоты, не взорвался, не обгорел, только ногу перешиб.
- Подъезжай к палатке, - повторил Урпалов водителю.
- Старшего лейтенанта Казнова - в госпиталь, - распорядился врач. - Без разговоров. Он свое сказал...
...Силаев, отправленный командиром отдыхать и сладко уснувший в чехлах, был, наконец, найден, разбужен, спроважен к палатке. Издали он увидел Степана, сидевшего несколько особняком, с непокрытой, давно не стриженной головой, и понял, что произошло. Смущенно, с виноватым видом опустившись в задних рядах, Борис вглядывался в исхудавшее лицо старшины, замкнутое и страдальческое.
... - Традиции пишутся кровью, причем кровью лучших, как летчиков, так и воздушных стрелков, - говорил Кузя. Ни слова о Степане, - отметил Борис, вспоминая Саур-Могилу, как сиганул Степан от настырных "фоккеров", его рассказы о Херсонесе, раздражаясь собственной черствостью, неспособностью на сочувствие, на сердечный отклик.
... - Может быть, я уже надоел старшим товарищам со своими расспросами, - выступал от имени молодых Гузора, - я пока не замечаю, что надоел, напротив...
... - моторесурсы кончились, матчасть на пределе, ответственность за выпуск такой техники вот где, - шлепал себя по загривку инженер, а позади Бориса вполголоса: "Таких рубак, таких орлов снимают, Комлев, а?" - "Держись меня. Будешь держаться, будешь жить, понял?" - "Как, Коля? Ведь я хочу..." Явственно слыша каждое слово и не понимая их, Борис спросил: "Где Комлев?" и обмер - не увидел, почувствовал, два сильных сердечных толчка сказали ему: капитана на земле нет. Гнездо "Орлицы" опустело.
И встретил поднятые на него полные страдания и боли глаза новичка.
А вокруг ничего не изменилось.
Вздувался, ходил ходуном на шальном ветру брезент палатки, катила по грейдеру к Севастополю техника.
Очередной оратор пенял молодым за невнимание, "по причине чего случился взлет с чехлом на трубке Пито", призывал быть на земле и в воздухе настороже, поскольку весь резерв техники - "Иван Грозный", и тот после капремонта не опробован.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81