Урсула Ле Гуин. Апрель в Париже
Перевела с английского Нора Галь.
Профессор Барри Пенниуизер сидел за своим столом в холодной
сумрачной мансарде и не сводил глаз с лежащей на столе книги и
хлебной корки. Хлеб - его неизменный обед, книга - труд всей его
жизни. И то и другое слишком сухо. Доктор Пенниуизер вздохнул, его
пробрала дрожь. В нижнем этаже этого старого дома апартаменты весьма
изысканные, однако же первого апреля, какова бы ни была погода,
отопление выключается; сегодня второе апреля, а на улице дождь
пополам со снегом. Приподняв голову, доктор Пенниуизер мог бы увидеть
из окна две квадратные башни Собора Парижской Богоматери -
неотчетливые в сумерках, они взмывают в небо совсем близко, и кажет-
ся, до них можно достать рукой.
Огромные башни утопали во тьме. Доктор Пенниуизер утопал в
унынии. С отвращением смотрел он на свою книгу. Она завоевала ему год
в Париже. Напечатайтесь или пропадите, сказал декан, и он напечатал
эту книгу и в награду получил годичный отпуск без сохранения
жалованья. Мансонскому колледжу не под силу платить преподавателям,
когда они не преподают. И вот на свои скудные сбережения он вернулся в
Париж и снова, как в студенческие годы, поселился в мансарде ради
того, чтобы читать в Национальной библиотеке рукописи пятнадцатого
века и любоваться цветущими каштанами вдоль широких улиц. Но ничего не
выходит. Ему уже сорок, слишком он стар для одинокой студенческой
мансарды. Под мокрым снегом погибнут, не успев распуститься, бутоны
каштанов. И опостылела ему его работа. Какое дело до его теории -
"теории Пенниуизера" - о загадочном исчезновении в 1463 году поэта
Франсуа Вийона? Всем наплевать. Ведь в конце концов его теория
касательно бедняги Вийона, величайшего школяра и преступника всех
времен, - только теория, доказать ее через пропасть пяти столетий
невозможно. Ничего не докажешь. Да и что за важность, умер ли Вийон на
Монфоконской виселице, или (как думает Пенниуизер) в Лионском борделе
на пути в Италию? Всем наплевать. Никому больше не дорог Вийон. И
доктор Пенниуизер тоже никому не дорог, даже и самому доктору
Пенниуизеру. За что ему себя любить? Нелюдимый холостяк, ученый сухарь
на грошовом жалованье, одиноко торчит в нетопленой мансарде
обветшалого дома и пытается накропать еще одну неудобочитаемую книгу.
- Витаю в облаках, - сказал он вслух, опять вздохнул, и опять его
пробрала дрожь.
Он поднялся, сдернул с кровати одеяло, закутался в него и, вот
так неуклюже замотанный, снова подсел к столу и попытался закурить
дешевую сигарету. Зажигалка щелкнула вхолостую. Опять он со вздохом
поднялся, достал жестянку с вонючим французским бензином, сел, снова
завернулся в свой кокон и щелкнул зажигалкой. Оказалось, немало
бензина он расплескал. Зажигалка вспыхнула - и доктор Пенниуизер
тоже вспыхнул, от кистей рук и до пят.
- Проклятие! - вскрикнул он, когда по пальцам побежали язычки
голубого пламени, вскочил, неистово замахал руками, и все
чертыхался, и яростно негодовал на судьбу. Всегда все идет наперекос.
А чего ради он старается? Было 2 апреля 1961 года, 8 ч. 12 м.
вечера.
В холодной комнате с высоким потолком сгорбился у стола человек.
За окном, позади него, маячили в весенних сумерках квадратные башни
Собора Парижской Богоматери. Перед ним на столе лежали кусок сыра и
громадная рукописная книга в переплете с железными застежками. Кни-
га называлась (по латыни): "О главенстве стихии Огня над прочими тремя
стихиями". Автор смотрел на нее с отвращением. Неподалеку, на
железной печурке, медленно закипало что-то в небольшом перегонном
аппарате. Жеан Ленуар то и дело машинально пододвигал свой стул чуть
поближе к печурке, пытаясь согреться, но мысли его поглощены были
задачами куда более важными.
- Проклятие! - сказал он наконец на французском языке эпохи
позднего средневековья, захлопнул книгу и поднялся. Что если его
теория неверна? Что если первоэлемент, главенствующая стихия - вода?
Как возможно доказать подобные мысли? Должен же существовать некий
путь... некий метод... чтобы можно было увериться твердо, бесповоротно
хотя бы в одной истине! Но каждая истина влечет за собою другие, такая
чудовищная путаница, и все великие умы прошлого противоречат друг
другу, да и все равно никто не станет читать его книгу, даже эти жал-
кие ученые сухари в Сорбонне. Они сразу чуют ересь. Чего ради он
старается? Чего стоит его жизнь, прожитая в нищете и одиночестве, если
он так ничего и не узнал, а только путался в догадках и теориях? Он
яростно шагал по мансарде из угла в угол и вдруг застыл на месте...
- Хорошо же! - сказал он Судьбе. - Прекрасно! Ты не дала мне
ничего, так я сам возьму то, чего хочу!
Он подошел к кипе книг - книги повсюду штабелями громоздились на
полу, - выхватил из-под низу толстый том и принялся изучать какую-то
одну страницу. Потом все с тем же застывшим на лице выражением
мятежного вызова приступил к приготовлениям: сера, серебро, мел... В
комнате у него было пыльно и захламлено, однако на небольшом рабочем
столе порядок безукоризненный, все колбы и реторты под рукой. И вот
все готово. Он чуть помедлил.
- Это нелепо, - пробормотал он и глянул в окно, туда, где теперь
еле угадывались во тьме две квадратные башни. Под окном прошел
стражник, громко выкрикнул время - восемь часов, вечер холодный,
ясный.
1 2 3 4 5 6