Не один я говорил, что можно и нужно что-то делать, пока не поздно. Были даже такие, кто заговорил об этом гораздо раньше меня. О том, что мы должны уплатить выкуп и заключить сделку. Но старухи заголосили, ах нет, нет, не надо, это отвратительно, бессмысленно. Все старухи в один голос – и Лорд Горн среди них…
Теперь он повернулся к ней, но стоял спиной к окну, и она не могла рассмотреть выражение его лица. Голос Хозяина звучал безжизненно и сухо:
– Вот мы и согласились с тем, что советовали трусы. И все тоже стали трусами. Беспомощными трусами. И вместо одного жертвенного агнца придется пожертвовать всеми стадами. И не сыну нашего народа, а этому мальчишке, этому щенку, который даже языка нашего не знает, именно ему предстоит освободить нас! Лорд Горн был мудрым человеком когда-то! – но то было давно. Ах, если бы я сразу, как только мне пришла в голову эта мысль, пошел в Столицу! Но я выжидал, послушный его воле…
Она ничего не поняла из его последних слов, да и вообще из всей этой речи, но его гневный, обвиняющий тон вывел ее из привычной застенчивости. Она, ни минуты не колеблясь, спросила:
– Что вы хотите этим сказать? Как это чужак может освободить вас? – И, когда он не ответил, продолжала настаивать: – И что же, собственно, такого он должен сделать?
– Подняться на Гору.
– И что сделать?
– То, зачем он сюда пришел. Так говорит Лорд Горн.
– Но он не знает, зачем он здесь. Он думает, что это знаете вы. Он ничего не понимает. Даже я чувствовала страх по пути сюда, а он нет.
– Герой не подвластен страху, – сказал Хозяин насмешливо.
Он подошел к ней чуть ближе.
– А чего или кого мы боимся? – медленно выговорила она, потому что в данный момент он сам казался ей страшным. – Вы должны сказать мне, что это такое.
– Я не могу сказать тебе, Иренаджа.
Его суровое лицо потемнело, глаза горели. Он улыбнулся.
– Видишь эту картину? – спросил он, и она глянула туда, куда он показывал – на портрет хмурого мужчины. – Это мой прадед. Он был Хозяином Тембреабрези, как и я. Вот тогда-то и пришел этот страх. Он не стал слушать причитаний старух, а вышел из города и поднялся в горы, чтобы заключить сделку, – и заключил ее ценой собственной руки. Но дело было сделано, и все дороги стали опять свободны. В полном одиночестве он вернулся в город, и рука его была такой, как ты видишь. Считается, что ее ему чем-то сожгли. Но мой дед, который был тогда ребенком, рассказывал, что на ощупь она была холодной, холодной, как мертвое дерево зимой. Зато выкуп он заплатил за всех.
– Какой выкуп? – требовательно воскликнула Айрин, охваченная волнением и внезапным страхом. – Что он такое держал в своей руке, чего ею коснулся?
– Того, кого любил.
– Не понимаю.
– Ты никогда не понимала. Да и кто ты такая, чтобы понимать нас?
– Я вас любила, – сказала она.
– А ты бы сделала, как он? Во имя любви к нам ты пошла бы к плоскому-камню? Стала бы там ждать?
– Я бы сделала все, что в моих силах. Скажите же, что надо делать!
Теперь его глаза жгли. Он подошел к ней так близко, что она почувствовала исходивший от его лица жар.
– Иди с ним, – сказал он шепотом. – С чужаком. Горн пошлет его. Иди с ним. Отведи его к Верхнему Перевалу, туда – к плоскому камню. Дорогу ты знаешь. Ты можешь пойти с ним.
– А потом?
– Пусть он заключит сделку.
– С кем? Какую сделку?
– Я не могу сказать тебе, – произнес он, и его темное лицо вспыхнуло и исказилось. – Я не знаю. Ты говоришь, что любила нас. Если ты любила меня, пойди с ним.
Говорить она не могла, только кивнула.
– Ты спасешь нас, Ирена, – прошептал он и склонился к ней, словно желая поцеловать, однако прикосновение его губ было сухим, легким, горячим, не прикосновение – дыхание.
– Пустите меня, – сказала она.
Он отшатнулся.
Она не могла говорить, не хотела смотреть на него. Повернулась и бросилась через всю комнату к дверям.
Он за ней не последовал.

Она не вернулась в гостиницу и к Триджьят не зашла. Она в одиночестве спустилась вниз по крутым улочкам и вышла из города с восточной стороны, миновав лавку Венно и дом Гебы. У двора каменотеса она присела на гранитную глыбу и прислонилась к стене; ломала мелкие изящные шишки местного кедра и думала; но это скорее напоминало не плавное течение мыслей, а какой-то поток тоски, в котором она должна была плыть до конца, подобно музыканту, которому обязательно нужно доиграть пьесу. Часто взор ее обращался к дороге, ведущей на север, в Столицу, той самой, по которой она пойти не могла.
На следующий день ее вызвали в замок. Она надела свое красное платье и первые попавшиеся чулки. Пализо попыталась было предложить ей новую пару и свои башмачки из тонкой кожи, «чтобы в доме Лорда выглядеть как подобает», но Айрин отказалась и вышла из дому в чем была, мрачная, с тяжелым сердцем, ощущая все то же тоскливое отупение, под которым, словно в холодных глубинах морских, тяжело лежал страх – подобно тому как за теплыми прибрежными водами таятся неведомые бездонные пропасти.
Она ни разу не посмотрела на вершину горы, пока шла от чугунных ворот к замку.
Как и в прошлый раз, старый слуга проводил ее в галерею с множеством окон, и там ее встретили все те же люди. Теперь Хью Роджерс был одет так же, как они. Из чувства протеста ей вдруг захотелось, чтобы на ней в данный момент оказались ее джинсы и рубашка; а через минуту Айрин пожалела, что не надела башмачки из тонкой кожи и красивые полосатые чулочки. Она разглядывала великолепный наряд Хью: узкие черные штаны, рубашку из плотного льняного полотна и длинный жилет, вышитый темными нитками. Костюм ему очень шел. Хью был, пожалуй, тяжеловат, но сложен хорошо;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65