Он был прав; в общем-то, он был прав. В каждом пестри было около
килограмма вполне съедобного мяса. Я и не заметил, как съел свою порцию. И
готов был съесть в два раза больше. На следующее утро, когда мы снова начали
подъем, я толкал сани с удвоенной энергией.
Весь тот день мы шли вверх. Густой снег, плотный снеговой покров и
кроксет, -- безветренная погода при температуре от -- 50 до -- 150,
-- сопровождавшие нас во время перехода через лес Тарренпет и помогавшие нам
скрыться от возможных преследователей, теперь сменилась, к сожалению,
плюсовой температурой и дождем. Я на собственной шкуре начинал понимать,
почему гетенианцы жалуются на погоду, если температура зимой поднимается
выше нуля, и радуются, когда вновь подмораживает. В городе дождь зимой --
всего лишь неудобство; однако для путешественника по диким краям это
настоящая катастрофа. Мы все утро волоком втаскивали сани, карабкаясь по
отрогам Сембенсиена в густой каше из размокшего снега. К полудню на самых
крутых склонах снега почти не осталось. С неба обрушивались потоки дождя,
под ногами на многие километры вокруг -- грязь, щебень, валуны. Мы заменили
полозья в санях колесами и продолжали тащиться вверх. Став обычной колесной
повозкой, сани повели себя исключительно гнусно: каждую минуту они увязали в
грязи или опрокидывались. Стемнело прежде, чем мы успели подыскать
какое-нибудь укрытие -- утес или пещеру, -- чтобы разбить палатку, так что,
несмотря на наши усилия, все промокло насквозь. Эстравен говорил, что такая
палатка, как у нас, должна хорошо сохранять тепло при любой погоде, однако
до тех пор, пока внутри ее будет сухо. "Если у нас не будет возможности
высушить поклажу, мы всю ночь будем мерзнуть, и выспаться не удастся. Этого
мы себе позволять не должны: у нас слишком ограниченные запасы пищи, так что
силы терять нельзя. А если нельзя будет рассчитывать и на солнце, которое
могло бы высушить вещи, то придется просто смириться с тем, что они мокрые".
Я тогда слушал его очень внимательно и всегда старался по его примеру.
Удалить с поверхности палатки всякий лишний снег, так что внутри влажность
была минимальной. Влага, естественно, конденсировалась, но в основном когда
готовили еду или просто от нашего дыхания. Но сегодня ночью все промокло
насквозь прежде, чем мы успели поставить палатку. Мы прижались друг к другу
возле печки и быстренько приготовили жаркое из пестри, горячую и сытную еду,
вполне компенсирующую все энергетические затраты. Счетчик показал, что,
несмотря на наши героические усилия, за весь день мы прошли только
четырнадцать километров.
-- Впервые мы сделали меньше нормы, -- сказал я.
Эстравен кивнул и аккуратно разгрыз косточку, высасывая мозг. Он снял и
разложил на просушку мокрую верхнюю одежду, так что сидел в одной рубахе с
распахнутым воротом, в легких штанах и босиком. Я же недостаточно согрелся
даже для того, чтобы снять куртку, хайэб и теплые сапоги. А он сидел себе и
грыз мозговые косточки как ни в чем не бывало, аккуратный, собранный,
выносливый; его гладкие, похожие на звериную шерсть волосы отталкивали
влагу, словно птичьи перья; с них капало прямо ему на плечи, как весной с
крыши, но он этого даже не замечал. Он не был ни удручен, ни обескуражен.
Это была его родина.
Уже после нашей первой мясной трапезы у меня немного болел живот. Ночью
же боли стали очень сильными. Я провалялся без сна во влажной тесноте
палатки, слушая неумолчный шум дождя.
За завтраком Эстравен сказал:
-- У вас была тяжелая ночь.
-- Откуда вы знаете? -- Он спал очень крепко и не шелохнулся, даже
когда я выходил из палатки.
Он снова метнул в меня тот свой взгляд -- взгляд выдры:
-- В чем дело?
-- Желудок расстроился.
-- Это из-за мяса, -- мрачно сказал он и нахмурился.
-- Я тоже так думаю.
-- Это моя ошибка. Я должен был(
-- Да все уже в порядке.
-- Вы можете идти?
-- Вполне.
Дождь лил и лил. Западный ветер с моря принес оттепель, было выше нуля
даже здесь, на высоте примерно полутора километров над уровнем моря.
Видимость была не более двухсот метров, все скрывалось в густой серой дымке
и потоках дождя. Что за склоны вздымались теперь над нашими головами, я даже
не рассмотрел: все равно ничего видно не было, лишь бесконечные нити дождя.
Мы шли по компасу, стараясь держаться северного направления, насколько
позволяли уже довольно крутые склоны гор.
Сами Льды были уже близко, сразу за этими горами. Сотни тысяч лет
Ледник полз по этой северной местности, то наступая, то отступая; везде
остались его следы -- гранитные валуны морен, прямые и длинные борозды,
словно вырубленные в камне гигантским долотом. Мы иногда могли тащить свои
сани по такой борозде, словно по дороге.
Я изо всех сил налегал на постромки: эта тяжелая работа согревала меня.
Когда мы остановились перекусить, голова у меня кружилась от слабости, меня
знобило, и есть я не стал. Снова двинулись в путь, снова без конца
карабкались вверх. Дождь лил, лил, лил. Эстравен решил разбить лагерь под
огромным выступом черной скалы, когда до вечера было еще далеко. Он уже
успел поставить палатку, пока я с трудом "распрягался", и приказал мне
немедленно лечь.
-- Да все в порядке, -- возразил я.
-- Нет, не в порядке, -- сказал он. -- Идите и ложитесь.
Я подчинился, но мне не понравился его тон. Когда он сам вошел наконец
в палатку, неся то, что нам нужно было для ночлега, я принялся готовить еду,
поскольку была моя очередь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111