Более того, она чувствовала, как в самом ее теле, душе, жаждущих любви, зреет протест, который, возникнув сначала как смутное и неясное желание, несет в себе нечто гораздо большее. Она думала о тех, кто служил в этой крепости, представив себе приколотые над постелями фотографии их жен и любимых, или просто красоток с обложек модных журналов, или, бережно хранимые ими в бумажниках, видавшие виды карточки с потрепанными и загнутыми уголками, где были запечатлены их детишки. А она лишена даже этой частички тепла и уюта, которая является частью большой любви человека. И мысль эта отозвалась болью в ее душе.
Какой же она была дурой, с горечью думала Мэрион, что не" покончила с этим еще два года назад! Ей нужно было уехать, боль со временем прошла бы, и тогда она смогла бы жить. Может быть, ее полюбил бы какой-нибудь человек и ее душа оттаяла бы. Он протянул бы к ней руки, привлек к себе, и его крепкие объятия… Она вдруг почувствовала, как ее пронзила острая, щемящая тоска по сильному, мужскому телу. Это чувство забилось в ней так сильно, что, перевернувшись на живот, она уткнулась лицом в подушку, из последних сил сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, потом вдруг села на постели, злясь на саму себя.
Сбросив одеяло, она встала с постели, подошла к двери и включила свет. Потом подошла к шкафу, который смастерил для нее сержант Бенсон, и открыла его. Достав из чемодана два черных кожаных блокнота, она подошла к камину. Раскрыв блокноты, она принялась вырывать из них страницы.
Когда в камине образовалась кучка бумаги, она вернулась к столику за спичками.
Когда пламя разгорелось, она принялась вырывать новые страницы и бросать их в огонь. Наконец, предав содержимое блокнотов огню, она подошла к окну и швырнула кожаные обложки через прутья решетки.
Так она разделалась со своим прошлым. До сих пор ей доставляло удовольствие перечитывать свои записи, и всякий раз, беря их в руки, она вспоминала счастливые мгновения своей жизни, прогоняя тоску двух последних лет, в течение которых все так изменилось. Но сейчас все это, и хорошее и плохое, было в прошлом. Она сидела перед камином, наблюдая, как догорают последние почерневшие от огня листочки, и чувствовала себя свободной. Она не чувствовала себя счастливой или, напротив, несчастной, а только ощущала, что с ее плеч свалилась тяжкая ноша. Сейчас она была не Мэрион Шебир, ни даже просто Мэрион, а какое-то неопределенное, безымянное существо, проснувшееся от долгого сна и все еще пребывавшее в оцепенении, удерживаемое смутными, потускневшими воспоминаниями о каких-то далеких мечтах. Она прикурила сигарету, глубоко затянулась и, глядя на ее дымящийся кончик, вдруг поняла, что хочет виски. Да, да, настоящего крепкого виски с содовой. Как все-таки странно, что ей захотелось выпить. Мэрион улыбнулась. Для этого нужно всего лишь выйти из комнаты, позвать часового и послать его за майором Ричмондом.
Да, да, разбудить его в три часа ночи и сказать, что она хочет виски. Она представила, как Ричмонд сидит на постели со взъерошенными волосами, сердито хмурится и мысленно посылает в ее адрес проклятия. Да, да, майор Ричмонд, виски с содовой!
Ну просыпайтесь же, просыпайтесь и перестаньте быть таким букой!
Картина эта показалась ей такой забавной, что она беззвучно рассмеялась. Она хохотала про себя, и плечи ее сотрясались от смеха… Надо же, виски… Господи, как смешно! Да что это такое с нею случилось? Такого не было уже очень давно, с тех пор, как они с подружками жили в снимаемой в складчину лондонской квартире. Тогда они частенько начинали хохотать до упаду, просто так, безо всякой причины.
Глава 8
Сэр Джордж Кейтор вошел в кабинет Нила Грейсона, жестом показав ему, что тот может не вставать.
— Ну, что у нас сегодня, Нил?
— Да вроде бы как обычно, сэр.
Сэр Джордж подошел к окну и окинул взглядом горный склон. В заливе, переливаясь на солнце, качался на волнах самолет-амфибия, прибывший на рассвете. Доставленная им из Лондона почта лежала на столе Грейсона.
— Я вот что подумал, Нил, пора мне наведаться на Мору.
Сегодня приходит «Данун», а завтра Тедди мог бы взять меня на борт. Свяжешься с Ричмондом и сообщишь ему о моем прибытии.
— Хорошо, сэр. Сколько вы там предполагаете пробыть?
— Ночь, от силы две. Ему придется поместить меня в форте.
Ненавижу спать на «Дануне», у меня там начинается клаустрофобия.
— А как быть с репортерами, сэр?
— А-а, эти двое? Они все еще здесь?
— Да, сэр. Они становятся просто невыносимы, прямо покоя от них нет.
— Хорошо, я возьму их. Только пусть остаются на «Дануне». Ричмонду, я думаю, они в форте даром не нужны… Хотя они наверняка захотят осмотреть крепость. В общем, тебе лучше договориться с Ричмондом заранее.
— Хорошо, сэр. Да, кстати, вот на это вы, может быть, захотели бы взглянуть прямо сейчас. — Нил вытащил из стопки бумаг листок и протянул его сэру Джорджу.
Тот подошел и взял его. Когда он прочел его, Нил встал и закурил сигарету.
На страничке было напечатано всего каких-нибудь двадцать машинописных строк, но сэр Джордж, казалось, читал ее целую вечность. Несмотря на корыстный интерес, который Нил питал к сэру Джорджу, он по-настоящему любил старика за доброту, чуткость и какую-то мягкую застенчивость. Уж кого бы Нил не хотел обидеть, так это сэра Джорджа, хотя знал, что с другими не стал бы церемониться, если бы они встали у него на пути. Но сэр Джордж был не такой. Больше всего на свете его могло обидеть неуважение к правилам приличия. Но ничто на свете не может помешать человеку любить чужую жену (хотя сэр Джордж, конечно, даже и представить себе не может, как все это уже далеко зашло!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102