А до тех пор, пока не повидаешься с врачом, глаз с Луки не спускай. Скорее всего окажется, что доктор специализируется на абортах по дешевке. – Тротти взялся за дверную ручку. Другую руку он положил Майокки на плечо. – Тебе, Майокки, тоже не помешает отдохнуть. Вырвись отсюда на несколько дней. Побудь хоть немного с женой. И с детьми.
Майокки дернул плечами:
– Моя жена сама не хочет моей компании. Она мной по горло сыта. Ее тошнит от мужа-полицейского.
– Не верю.
– А теперь она еще и нашла кого-то.
– Все дело в этой проклятой квестуре. – Тротти вздохнул и показал рукой на безобразные стены коридора. – Мужей и отцов эта квестура превращает в чудовищ. В бесчувственных чудовищ.
– Это моя работа. Квестура – мой дом.
– Твой дом – семья, Майокки.
Майокки улыбнулся:
– Мне кажется, ты не понимаешь, Тротти.
– Я все понимаю.
– Нет, – сказал Майокки и затряс головой. – Ты, может, и был все время женат на своей работе. Но в моем случае – в нашем с женой случае – все иначе. Жена попросту меня не любит. Иногда мне даже кажется, что и мои собственные дети меня не любят. И что мне, по-твоему, делать? – Он шлепнул рукой по уродливой стене. – Все, что у меня есть, – это квестура, моя работа. Так что уж буду за нее держаться. Потому что ничего другого не осталось.
«Роли»
Пахло цветущей жимолостью и выхлопными газами автобусов.
На протянутых поперек улицы проводах расселись хвостами в разные стороны ласточки. Время близилось к восьми вечера, и в воздухе установилась приятная прохлада. Временами ощущалось нечто напоминавшее легкий ветерок. Взглянув на красноватое небо, Тротти понял, что дождя опять не будет.
Тротти вышел из дверей квестуры и спустился по ступенькам на улицу.
У него болела голова. Он чувствовал усталость, но, как ни странно, ему было очень весело. Теперь, говорил он себе, будем отдыхать. Интересно, ждет ли его еще дома, на улице Милано, Ева? Ему неожиданно стало приятно, когда он вспомнил, что накануне вечером она приготовила для него еду. Может, и сегодня она что-нибудь приготовит. Но лучше всетаки взять ее вместе с Анной и Пизанелли в ресторан. Он повернул на север и пошел вверх по Новой улице, наслаждаясь вечером и испытывая острое удовольствие от того чувства, что, чем больше он отдаляется от квестуры, тем меньше остается в голове забот. Вся беда, говорил он себе, что все свое существование он подчинил работе. Теперь нужно расслабиться. Он представил себе ужин в компании двух молодых людей. Возможно, по-своему Пизанелли и подходит Анне. «Пьеранджело»? – Тротти усмехнулся и пообещал себе, что изо всех сил постарается быть любезным.
– Комиссар Тротти?
Мужчина сидел на велосипеде – на английском велосипеде с высоким рулем, сверкающим звоночком, кожаным седлом и белой отражательной полосой на заднем брызговике. Когда велосипед остановился около Тротти, его желтый фонарь потух.
– Я синьор Беллони. Мы познакомились сегодня утром.
Тротти улыбнулся:
– Да, на вскрытии.
– Не могли бы вы уделить мне минуту? – Он прислонил велосипед к стене старой аптеки. (Еще несколько лет назад эта стена была сплошь расписана политическими лозунгами. Теперь часть их была закрашена охрой.) – Мне бы хотелось поговорить с вами о племяннице. Точнее, о племянницах. Если, конечно, вы не заняты.
– Сожалею, но сейчас я действительно очень занят. Я иду домой. А завтра уезжаю в отпуск.
На синьоре Беллони была хорошая одежда: костюм кремового цвета, голубая рубашка и темно-синий галстук-бабочка. Седые волосы красиво подстрижены. Лет семьдесят пять, подумал Тротти и поймал себя на мысли: а будет ли он, Пьеро Тротти, через десять лет в такой же форме?
Через десять лет, когда маленькому Пьеро Солароли исполнится десять. Пятый класс.
– Моя племянница всегда прекрасно о вас отзывалась, комиссар Тротти. – Он положил руку на рукав Тротти. – Будьте добры, уделите мне минуту. – Его патрицианское лицо и бледно-голубые глаза выражали мольбу. – Вы сделаете мне огромное одолжение.
Какое-то мгновение Тротти колебался.
Он подумал о Пизанелли, об Анне Эрманьи. Он обещал вытащить их на ужин. Подумал о Еве. «Пять минут, не больше», – сказал он, прекрасно зная, что проведет с бывшим банкиром ровно столько времени, сколько потребуется для выяснения истины. Скрытая истина – из-за нее-то он и стал полицейским. Отнюдь не из-за того, как утверждает его жена, чтобы досаждать людям, манипулировать ими или держать их в своей власти. Он стал полицейским, потому что всегда хотел знать правду. Академического образования у Тротти не было, но ему всегда нравилось думать, что в человеческой природе он разбирается. Правда о людях. Почему они совершили тот или иной поступок. Глядя на старика Беллони, Тротти почувствовал, что, быть может, сейчас он наконец-то узнает правду о том, что случилось с Марией-Кристиной и что подготовило тот роковой день в ее жизни, когда ее насмерть избили на Сан-Теодоро.
Не исключено, что и о Розанне он что-нибудь узнает.
О своем друге Розанне Беллони.
– Не хотите выпить? Можно зайти в бар Данте, – предложил Тротти.
Синьор Боатти довольно улыбнулся.
– Вы молодчина. – Он вынул из кармана пиджака ключ и запер заднее колесо своего велосипеда марки «Ради» – величественные золотые буквы сбегали вниз по главной раме. – Мне бы хотелось, чтобы нам никто не мешал. – Он указал рукой на высокие стены университета на противоположной стороне Новой улицы. Там понуро болтался итальянский флаг, легкий бриз едва шевелил его. – И потом, в барах я не выношу табачного дыма. – Синьор Беллони отстегнул от руля велосипеда газету – «Джорнале» Индро Монтанелли – и сунул в карман пиджака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84