Не нужно было. Когда телефон звонит, не снимай трубку. Никто не должен знать, что ты здесь. – Он с грохотом домыл остальные тарелки и расставил их в сушилке. – Ради твоего же блага никто не должен знать, что ты здесь.
– В холодильнике спагетти.
Тротти перекинул через плечо полотенце, которым вытирал посуду, и повернулся к Еве.
– Ева, тебе нужно будет уехать.
Ева закурила сигарету и опустилась на один из кухонных стульев. Складки шелка свисали между ее черными гладкими ногами.
– Ты собираешься выставить меня на улицу? – Под отворотом из красного шелка на груди у нее едва различались шрамы от сигаретных ожогов.
– Тебе нельзя здесь жить, Ева. – Тротти говорил, глядя ей прямо в глаза.
– Ты выставляешь меня на улицу?
– Я никогда тебя не звал сюда, Ева.
– Куда мне идти?
– Ты можешь вернуться в Уругвай, вернуться к сыну.
– У меня нет денег. Мне нужно где-то жить.
– У меня тебе жить нельзя. Я уже старик, Ева. И ничем помочь тебе не могу.
Ева сидела, опершись локтями о пластиковую крышку стола. Она выкрасила свои густые короткие волосы в светлый тон. Корни волос остались черными. Она что-то невнятно пробормотала по-испански. Сигарету она докурила до самого фильтра.
(Боатти сказал: «За так просто никто не трахается. Женщина всегда знает, когда ты ее хочешь а всегда что-нибудь попросит за это взамен. Она разводит но и а ты раскрываешь свою чековую книжку. Или еще хуже; раскрываешь перед ней двери своего дома, свою душу, свою жизнь»).
Тротти сел напротив нее и положил руки на пластиковую поверхность стола.
Из-за будильника, стоявшего на холодильнике, высовывался листок приходских новостей восьмимесячной давности, забытый здесь Пьоппи. Будильник тихо тикал.
– Дай мне сигарету, у меня все кончились.
– Я не курю.
– Господи!
Тротти порылся в ящике буфета. Нашел старую пачку «Бенсона», которую в прошлое Рождество забыл у него Нандо. В пачке лежали три сигареты.
– Тебе нельзя здесь оставаться, Ева. – Тротти протянул ей высохшую сигарету.
– А что мне делать?
– Я тебе помочь больше не смогу.
– Если я вернусь в Уругвай, они меня отыщут.
– А здесь, думаешь, они тебя не отыщут?
Она кивнула.
– Ты мне нужен. – Она засопела. Жалела себя. Тротти знал, что вот-вот польются слезы. – Они будут меня искать. Они уже меня ищут. Они захотят вернуть свои деньги.
Тротти покачал головой.
– Я уже пытался тебе помочь. Тебе не нужно было сюда приезжать, Ева.
– Что еще мне не нужно было делать?
– Я достал тебе паспорт. Купил билет. Ты могла бы вернуться к сыну. Ты говорила, что сможешь устроиться на работу.
– В Уругвае? – Ева помотала головой.
– Ты могла бы вернуться. И устроиться на работу, чтобы быть рядом со своим сынишкой.
– Ему неплохо и с бабкой. – Она снова замотала головой. О незажженной сигарете во рту она, казалось, совсем забыла. – В Италии никто не относился ко мне лучше чем ты, Пьеро Тротти.
Тротти почувствовал, что начинает злиться.
– Почему ты не села на самолет в Уругвай?
– Не оставляй меня сейчас.
Тротти разозлился, потому что понял, что попал в ловушку.
– Ты единственный, кто отдавал, не требуя ничего взамен. – Она взглянула на него покрасневшими глазами. В толстых губах дрожала нераскуренная сигарета. Лицо отекло, на коже остались следы от подушки.
– Я не смогу тебе больше помочь.
Ева Беатрикс Камарго Мендес, 28 лет, родом из департамента Серро-Ларго, Уругвай, мать и проститутка, зарыдала.
Не сказав больше ни слова, она встала и оправила на себе ночную рубашку Агнезе. Оправила ночную рубашку на своем молодом, гибком, темном теле. Она вышла из кухни, тыльной стороной ладони утирая слезы.
Комиссар Тротти – в скором времени дедушка – негодовал.
Спокойствие духа?
Транквилизаторы
8 августа, среда
Располневший со времени женитьбы Мазерати окинул Тротти быстрым небрежным взглядом и исчез за дверьми отремонтированной лаборатории с пластмассовой чашкой кофе в руке.
Тротти вызвал лифт.
Войдя в кабину, где постоянно пахло застоявшимся сигаретным дымом, а на алюминиевых панелях был выгравирован серп и молот, Тротти нажал на кнопку третьего этажа. Лифт медленно пополз вверх. После ремонта в кабину лифта из встроенного в потолке громкоговорителя непрерывно лились приглушенные звуки свирели.
Блондинка на третьем этаже – Тротти так и не понял, эта же или какая другая женщина сидела здесь накануне, – одарила его радостным «buongiorno» и улыбкой, блеснувшей ярко-красной губной помадой. Не взглянув на женщину, Тротти пробормотал что-то в ответ и направился по коридору к своему кабинету.
Тротти занимал теперь новый, менее просторный кабинет с видом во двор и на выложенную серой галькой стену. Тротти перевели сюда, в самый конец коридора, от греха подальше после ремонта квестуры. Поскольку его дверь была последней, заходили к нему редко, но когда заходили – заходили по делу.
Persona non grata.
Никто даже не подумал заменить ему телефонный аппарат – или хотя бы его почистить.
– Соедините меня с директором санатория «Каза Патрициа» в Гарласко.
Ему поставили новый стол. На нем не было ни выжженных сигаретами пятен, ни нацарапанных надписей. За исключением телефона, фотографии Пьоппи ребенком и пары пустых пакетиков из-под леденцов, прилипших за неделю к поверхности стола из искусственного тикового дерева, ничего на нем не было.
(Уборщицы вообще редко отваживались заходить в кабинет Тротти).
Тротти сел, не отрывая телефонной трубки от уха. Все тот же телефонный аппарат с массивным диском набора почти во всю грязно-зеленую переднюю пластмассовую панель и с древней наклейкой, рекламирующей велосипеды марки «Колумбус».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84