И эта… фильхо до'канна!– Надди! Не забывай о компордотте, граццо. Если всерьез мечтаешь стать Верховным иллюстратором…– Что это? – Его голос дрожал от волнения. – Ведра, когда ты ее написала?– Почем я знаю? Мне отсюда не видно. – Она отряхнула юбки от пыли, подошла к кровати. – Которая? – Она умолкла и застыла на месте.Изумленный взгляд Игнаддио переместился с картины на ее лицо.– Ведра, я и не знал, что ты такой хороший мастер.– Но… – с хрипом вырвалось из ее горла, –..это же ужасно! Игнаддио энергично замотал головой.– Это просто здорово!– Нет! Нет! – Сааведра замахала на него руками, чтобы молчал. – Где ты ее взял? Она не моя.Он пожал узкими плечами, не сводя с картины восхищенный взор.– В мастерской.– В чьей?– Ну, в той, куда мы перетащили все картины, которые надо отвозить. – Ему это было неинтересно. Перевозка картин – обычное дело для семьи художников, написавших несметное множество копий. – Ведра, а тебе здорово удались корявые руки. И складки на лице… Это от боли?– Надди! – Она хотела сказать, что это ужасное полотно не заслуживает похвалы, но промолчала. Создавший его художник не просто талантлив, подумала она. Гениален.– Кто это? – спросил Игнаддио. – И почему захотел, чтобы его написали таким?Он был юн, но уже понимал, что порой тщеславие одерживает верх над правдолюбием.– Я не знаю, кто это… – Это была ложь. Она узнала. – Фильхо до'канна! – Она упала на колени, а Надди расхохотался – ругательство привело его в восторг. – О Матра, Пресвятая Матра…– Ведра, кто это?Она поцеловала кончики пальцев, прижала их к сердцу.– Номмо Матра эй Фильхо, не смей! Не смей этого делать… В ушах настойчиво звучал вопросительный мальчишеский дискант, а по коже ползли мурашки. Дрожащая рука – чья? неужели ее? – дотянулась до парчи, закрыла картину.– Надди…– Ведра, чья это работа?– Нет. – Ее рука легла на плечо мальчика, крепко сжала. – Нет, Надди. Не важно. – Сааведра с трудом встала, повела его к отворенной двери. – Ступай. Ты мне нынче хорошо помог, спасибо… Иди во двор, поиграй с ребятами.Он упирался.– Но я должен знать…– Нет."Ты не должен этого знать. Никто не должен этого знать”.– Надди, ступай.– Но…– До'нада, – строго произнесла она. – Игнаддио, это все ерунда. Дурацкий шарж.– Но…Она вытолкала его, хлопнула дверью, привалилась к ней спиной. Филенки пропустили последний жалобный вопрос; не дождавшись отклика, Игнаддио ушел.Дрожа, Сааведра оттолкнулась от двери, выпрямилась. Подошла к кровати. Коснулась парчи, обнажила изуродованные руки, искаженное мукой лицо Сарагосы Серрано.Она уже видела эту картину. В ателиерро Сарио. Вспомнила, как спрашивала о бордюре и критиковала его за искусственность… С тех пор он не пишет картин без бордюров."Он ее оставил здесь нарочно. Хотел, чтобы я увидела и поняла”.Желудок сжался в тугой комок. Сааведра повернулась спиной к картине, опустилась на пол, царапая спину о раму кровати."Я всегда была его наперсницей, всегда понимала, как ему необходимо выражать свой Дар. А теперь он мне напоминает, что мы с детства были заодно”.Она сидела на голых каменных плитах, невидяще глядя в стену. Ее тошнило, по щекам катились слезы, а в сердце разрастался страх.Страх перед грозной Луса до'Орро Сарио Грихальвы, Верховного иллюстратора. Глава 22 Он растрачивал себя с таким пылом, словно впервые в жизни оказался в постели с женщиной. Спешил, выжимал все соки из тела – и души. А потом лежал неподвижно, как скрученная влажная простыня. Не в силах был даже пошевелиться. И не чувствовал ни малейшего удовлетворения, только опустошенность.Женщина под ним не протестовала. Негромко, с придыханием смеялась, что-то шептала про меч, которому явно пришлись впору ножны. Он молчал, не вникал. Пускай льстит себе, пускай верит, что насытила, ублажила его.Потом он сполз с нее, ощутив скользкую плоть, прилипшую к его телу, и вдруг понял, что совершенно напрасно отдал свои силы, свое семя. Растранжирил сокровище, для которого мог найти гораздо лучшее применение:Он отодвинулся от женщины, высвободился из скрученных, спутанных простыней и одеял, встал, выпрямился. На коже сох пот. Он не стыдился своей наготы. Женщина повернулась к нему, оперлась локтем на подушку.– Уходи, – сказал он. – Адеко. Этого она никак не ожидала.– Но…– Ты получила все, что я мог тебе дать. Что осталось, то – мое. И уж я найду способ потратить это более толково.Недоумение перешло в злость. Она откинула белье и вскочила с кровати; она тоже не стыдилась своей наготы. С ее уст сорвалось привычное ругательство, и он рассмеялся.– Мальчики? Ты о них? – Она потянулась за исподним, натянула через голову просторную рубашку, одернула на пышной груди и крутых бедрах. – Мальчик после девочки, как сладкое вино после кислого. Да?Он промолчал, глядя, как меняется ее лицо. Ему еще не доводилось видеть такие мины: презрение, унижение, с трудом сдерживаемая ярость – все вперемешку."Надо бы запомнить… Пригодится”.Женщина прошлась злым шепотком насчет его внешности, мужских способностей, навыков любовной игры. Он молчал, дивясь ее обширному запасу ругательств; неудержимо расползалась ухмылка. Женщину это привело в бешенство, и на прощание она с такой силой хлопнула дверью, что он испугался, не треснул ли косяк.Ушла. Но остались следы: густой аромат дешевых духов (настой фиалок на масле; масло уже прогоркло), запах пота и зря потраченного семени. Сарио не спешил одеваться. Он смотрел на кровать и размышлял. В том, что он – мужчина, не было сомнений. Но и в том, что на свете есть кое-что поважнее мимолетных радостей совокупления, он тоже был уверен."Мимолетная радость… Как она не похожа на радость творчества, которой мы живем и дышим, которая всегда с нами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118