Кое-кто начинал ее сторониться. Но она не пыталась переделать себя и только с трепетом ждала выборов. Обком ее поддерживал, и большинство делегатов, наверно, были на ее стороне, и все же тайна голосования всегда остается тайной.
Кандидатуру Анны выдвинули единодушно. Но при обсуждении ложка дегтя в бочку меда была все же влита. Слово взял Онуфриев, заместитель Жукова. Он, конечно, кандидатуру Гончаровой не отвел, не осмелился. Онуфриев, как он выразился, хотел только предостеречь, сказать о том, что товарищ Гончарова слишком мягка, недостаточно требовательна, что он хотел бы от Анны Андреевны большей принципиальности в личной жизни. Онуфриев так и не расшифровал, что подразумевает под этим…
Выступление его сводилось, по существу, к тому, что если Анна и может быть в составе райкома, то в первые секретари она вряд ли годится. Тут-то вот и выяснилось, что Жуков не принимал Анну в качестве первого секретаря. Всем было ясно, что без согласования с Жуковым Онуфриев не рискнул бы так выступить.
Это была для Анны новость. Пусть! Выступление это, пожалуй, не нуждалось в ответе, но ответить захотело сразу несколько делегатов.
Слово предоставили Кудрявцеву. Бригадир трактористов из «Рассвета» пользовался авторитетом, у него были и ордена и почет. На конференцию Кудрявцев явился во всех регалиях — с орденами, полученными и на фронте, и в мирное время. Обычно выступал он неплохо, но на этот раз насмешил всю конференцию.
— Я, товарищи, не встречал более принципиальной женщины, — сказал он с решительностью, не допускающей возражений. — Я с Анной Андреевной имел дело, когда она, извините, работала еще агрономом…
— А чего ж извиняться? — перебил его кто-то из зала.
Но Кудрявцев даже не обернулся на голос.
— А извиняюсь я за себя, вы поймете, — пояснил он, однако. — Товарищ Гончарова женщина, как вы видите, в полном еще… Ну, словом, должен признаться. Был такой случай, вздумал я как-то за ней поухаживать…
Делегаты оживились, один Узюмов нахмурился и вопросительно поглядел на Анну — не прервать ли, но она пожала плечами, мотнула отрицательно головой — пусть говорит.
— Смеяться нечего, я принципиальный случай рассказываю… — Было трудно понять — доходит ли юмор рассказа до самого Кудрявцева, он не улыбался, на его лице лежал отпечаток неподдельной серьезности. — В общем, случился такой случай. Я к ней с самыми чистыми намерениями, но в Анне Андреевне никакого отклика не нашел. И как же, вы думаете, она поступила? Обычная женщина может по морде дать. Другая заявленье в партком напишет. А Анна Андреевна… — Все-таки, должно быть, паясничал он сознательно, совесть обязывала рассказать случай, свидетельствующий о принципиальности Гончаровой, но так как сам Кудрявцев представал в невыгодном свете, он предпочел придать рассказу юмористический характер. — Анна Андреевна не поддалась ни на какие уговоры и… — Он не дошел еще до сути и нарочно тянул ради вящего эффекта. — Заставила меня перепахать весь озимый клин. Так и так, говорит, вы меня неправильно понимаете, Тимофей Иванович. Я, как женщина, другому отдана и буду ему верна, а вы, по причине некачественной вспашки, будьте любезны, перепашите озимый клин, иначе будете опозорены на весь наш район и даже выше.
— А ты что? — спрашивали Кудрявцева в разных концах зала.
— А я что?… Я себе не враг… — Кудрявцев впервые улыбнулся. — Перепахал. Женщина принципиальная, по деловым вопросам переспорить ее невозможно.
И уж если Кудрявцев публично признал превосходство Гончаровой, это значило много!
Зато Ксенофонтова пришлось отстаивать от нападок Анне, — люди, его знающие, извиняли ему резкость и даже грубость, но многим он казался чересчур невыдержанным и нетерпимым. Анне не без труда удалось оставить его кандидатуру в списке для тайного голосования.
К ее удивлению, Ксенофонтова избрали единогласно, а против Анны голосовало семь человек. Семь человек из двухсот…
Не так уж много и не так уж плохо. Если ты всем приятен, значит, никому не опасен, а никому не опасен тот, кто ничего не хочет и ничего не добивается. Анна боролась, строила, стремилась вперед, и, естественно, кому-то с нею было не по пути.
LI
До чего глухо, гулко и неопрятно все в этом доме. Полы в общем чистые, их, должно быть, частенько драили до блеска, но вот среди комнаты валяется на полу папиросная коробка, а у стены ворох окурков и обуглившихся спичек, точно хозяевам некогда было вытряхнуть пепельницу. Пачка старых газет. А в углу паутина. Осталось от жильцов или паук успел свить за время их отсутствия? Удивительно пусто и неопрятно.
Анна медленно переходила из комнаты в комнату. Пять комнат. Пять просторных светлых комнат. Куда ей столько!
Она вошла в кухню. На столе батарея поллитровых стеклянных банок. Дверца стола отвалилась, висит на нижней петле. Владельцы оставили стол. Не нужен.
Просторно жили Тарабрины. Ну, спальня, ну, кабинет. Ну, столовая… Домашнюю работницу Тарабрины не держали, могли бы и на кухне обедать. Подсобных помещений тоже с избытком…
Вчера под вечер Клаша вошла в кабинет и протянула Анне ключ.
— Семен Евграфович велел передать…
Анна сразу поняла — ключ от квартиры Тарабрина. Жена Тарабрина за неделю до конференции перевезла вещи в Пронск. Но Жуков, должно быть, не был уверен в избрании Анны, выжидая — кто окажется первым секретарем.
Да, кончился Тарабрин. То есть не сам он кончился, а кончилась его деятельность в Суроже, секретари райкомов не возвращаются в районы, которые когда-либо покинули.
Иван Степанович Тарабрин… Первый секретарь райкома. Много лет проработал он в Суроже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90