Он долго посматривал на нее искоса. Но гостей у нее не бывало, сама только что на работу и домой, нос не задирала…
В отсутствие Анны он даже возился с Женечкой, напилил ей в мастерской кубиков, оставлял для нее сахар, который не часто бывал в ту пору у Ксенофонтовых.
Но спать дочку Анна укладывала сама. Она приносила ей то конфетку, то картинку, играла с ней, пока Женечка не начинала клевать носом, умывала, раздевала и садилась баюкать.
Мой костер в тумане светит,
Искры гаснут на лету,
Ночью нас никто не встретит,
Мы простимся на мосту…
Очень любил эту песню Толя.
От воспоминаний Анна защищалась книгами. Множество книг перечитала она в первые послевоенные зимы. О Прянишникове и Докучаеве говорить нечего, без их помощи трудно было бы думать о севооборотах, но и другие книги, не имеющие отношения к ее работе, помогали ей жить.
Ее окружали герои Толстого и Тургенева, она читала советских писателей и переводные романы, ее внимание надолго привлекли две ее тезки — Анна Каренина и Аннета Ривьер, интересовалась она историей — от греческих мифов до антифашистских памфлетов, читала все, что попадалось под руку, — мемуары, жизнеописания, очерки…
Раньше она не представляла, что книги могут так заполнять жизнь. Но она была слишком привязана к жизни, чтобы очутиться у них в плену. Судьба сурожских колхозов волновала ее больше, чем любые призрачные образы.
Лишь один призрак владел ее сердцем. Она не хотела освобождаться от его власти.
Далеко за полночь гасила она свет, сон смежал веки, хотелось только заснуть, заснуть…
Гасила свет, ложилась в постель, закутывалась в одеяло, и вдруг сон убегал прочь. Посвистывал в трубе ветер. За окном кто-то стоял и смотрел на нее. Окно было запорошено снегом, на стекле серебрился иней, но она чувствовала — кто-то стоит и смотрит, смотрит…
Она очень хорошо знала, кто смотрит. Вспоминала все, что пережила с ним. Цветы и поцелуи. Первую встречу. Последнюю встречу. Последние его слова. Ни он ее не забыл, ни она его не забудет. Она знала, что никого за окном нет. Но в душе — что такое душа? — в душе он всегда, неистребимо и вечно. Серебрится на стекле иней. Посвистывает за окном ветер. Ночь обволакивает землю, и населяем мы эту непроглядную зимнюю морозную ночь только теми, кого сами помним, зовем и любим.
VIII
Вот смотришь-смотришь на что-нибудь, смотришь изо дня в день и не видишь, а вдруг бросится это в глаза, и удивишься — почему то, что вчера не замечалось, привлекло сегодня внимание?
Так и с Анной. Забежала утром к хозяйке за солью и увидела на стене календарь, обыкновенный настенный календарь.
— Ох, тетя Дуся, вы совсем отстали от жизни! Май! Май уже на дворе, а у вас январь с места не стронулся!
Ни один листок на календаре не сорван.
— А куда торопиться? — насмешливо возразила тетя Дуся. — У меня все дни одинаковы.
— А для чего календарь?
— Численник? Для чтения. Вся моя библиотека. Задумаешься о чем — подойдешь да почитаешь.
Анна подошла к «библиотеке», отогнула листки до мая.
— Сорвать?
— Сохрани тебя господи! — воскликнула тетя Дуся. — А что читать мне?
Анна вгляделась.
— Погодите, погодите, тетя Дуся! Да ведь он за прошлый год! Ведь у нас сорок седьмой…
Тетя Дуся иронически поглядела на жилицу.
— Ну а много что изменилось у нас с тобой за год? Женька в детский сад пошла, да Гришка начал усы брить, всего и делов.
Тетя Дуся была права. Анна взяла соль и ушла. Немного «делов» прибавилось за год. Время замерло, как и численник на стене.
Анна поехала как-то зимой в «Авангард», в самый отдаленный колхоз, туда всегда приходилось ехать с ночевкой. Инструктор райкома Сухожилов поехал с Анной. У него тоже нашлись дела. Сухожилов достал легковушку, а без него пришлось бы добираться на чем бог послал. Днем в колхозе они почти не виделись, а ночевать их поместили у одной вдовы. Хозяйка постелила Анне в горнице, Сухожилов устроился на лавке у печи. Ночью он пришел к Анне.
— Анна Андреевна, до чего вы мне нравитесь…
— А дальше что? — спросила она.
— А вам что, жалко, что ли? — нахально сказал Сухожилов. — Все равно вы одна…
Анна повернулась к нему спиной. Он привалился к ней, забросил на нее руку. Анна с силой ухватила руку, принялась молча ее выкручивать.
— Да вы что? — охнул Сухожилов. — Пустите! Я закричу сейчас…
— Ну и кричите, — сказала Анна, не отпуская руки.
— Анна Андреевна, — взмолился Сухожилов. — Честное слово, простите…
Он ушел, бормоча что-то сквозь зубы. Утром уехал ни свет ни заря, пока Анна еще спала. После этого он перестал заходить к Богаткину, в случае чего — вызывал в райком.
Анна тогда задумалась — почему он позволил себе пристать? Она действительно была одна, ни девка, ни мужняя жена. Ей казалось, что и на Женю кое-кто поглядывает искоса. Даже в детском саду. Безотцовщина! Не будешь объяснять каждому — что, да как, да почему. Жене тоже недоставало отца.
Девочка спрашивала иногда:
— А где мой папа?
И Анна не могла, не решалась, не повернулся язык сказать, что папы нет и не будет, не в силах была она похоронить Толю, для нее он всегда был и будет жив.
— Папа наш в армии, — говорила она. — Отслужится и приедет.
Но листать численник и вправду не было смысла. Какая-то монотонность установилась в ее жизни. Казалось, такая жизнь будет длиться до скончания века. Иногда хотелось уйти из отдела, покинуть Богаткина, проститься с Ксенофонтовыми, перебраться куда-нибудь в деревню, поближе к земле. Она начинала вдруг скучать по земле.
Вспоминала свой разговор с Петуховым. Он говорил, что надо любить землю. У него самого не было выхода, он делал больше, чем мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90