— Вообще мы больше не можем. Ни завком, ни ячейка нам ходу не дают… Новый порядок в типографии надо установить. Никакого начальства! Выберем сами себе заведующего, и пошла писать губерния. Что выручим — наше, убыток наш, прибыль наша…
До чего договорились ребята! Откуда мысли такие в голову лезут? Вот я вас, сукиных детей!…
— Это вы-то — Жаренов с Жоржиком — хозяева будете? — спрашиваю я разговорщиков. — Хозяева: один пьяница, а другой «жоржик».
— Как ты сказал? — гневно закричал на меня Борохович.
Со стула нетерпеливо вскочил Алексей Алексеевич Костомаров — метранпаж и честный партиец — и закричал:
— Кого, ребята, слушаете? Жаренов из партии выгнан? Выгнан. За хорошее партийный билет не отнимут. Мало Жаренов хамил, что ли? А вы его слушаете. И Жоржику не сегодня завтра лететь из комсомола. Слушатели! Они вам Советскую власть предложат свалить, вы тоже слушать будете?
— Зачем слушать, и мы говорить начнем, — отозвался Андриевич.
Климов размахнулся, стукнул кулаком по стене, провел пятерней под носом и обругал Андриевича:
— Тут, брат, не говорить: бить надо.
Жаренов замахал рукой:
— Потише!
— Нет, не тише! Нынче спешить надо! — закричал Климов еще громче.
— Какой нашелся!
— Заворачивай, заворачивай в сторону!
— Вот в морду тебе и заверну!
— А это видели?
Борохович сложил из трех пальцев комбинацию.
А Мишка Якушин схватил со стола линейку да как бахнет Бороховича по руке.
Жоржик взвыл.
Его попробовал перекричать Костомаров.
— Не слушайте бузотеров, ребята! Они наговорят себе на голову… Пошли по домам!…
— Требуем прибавки! — завопил Жаренов. — Кто со мной?
К нему пододвинулись Жоржик и Костарев — встали они втроем в углу и вызывающе посмотрели на нас.
Костомаров усмехнулся и внятно произнес:
— Бузбюро. Как есть бузбюро.
— Бюро? Где? — вдруг послышался голос нашего тихого предзавкома Шипулина.
Он стоял на пороге, держа в руке разбухший порыжевший портфель.
— Какое бюро? — еще раз просительно обратился он к ребятам.
— Бузотерское, — насмешливо объяснил ему Климов.
— Шутите? — вежливо и робко усмехнулся Шипулин, подошел к столу и начал копаться в ворохе выцветших бумажек.
— С какой стати шутить? Это ты только шутками занимаешься, — ответил Костомаров.
— То есть как шутками? — обиделся Шипулин.
— А так, — объяснил ему Костомаров. — Делом ты не занимаешься.
Костомаров говорил правду. Шипулин был человек тихни, недалекий, неприметный. Уважением среди рабочих не пользовался и держался на своем месте только благодаря Кукушке, у которого находился в полном подчинении.
— Как тебе не грешно, — беззлобно обратился Шипулин к Костомарову. — Ведь я занят круглые сутки.
— Да чем ты занят — заседаниями? — засмеялся Костомаров. — В понедельник у тебя было что?
— В понедельник? — задумался Шипулин. — Бюро кассы взаимопомощи, правление клуба, ячейка Осоавиахима, партийное собрание…
— Во вторник?
— Во вторник? Культурно-бытовая комиссия, комиссия по работе с отпускниками, делегатское собрание…
— В среду?
— Кружок текущей политики, завком, культкомиссия, производственная комиссия да еще открытое партийное собрание…
— А в четверг?
— Библиотечная комиссия, редколлегия стенгазеты и производственное собрание…
— В пятницу?
— В пятницу? В пятницу пустяки. Собрание уполномоченных по профлинии, заседание в культотделе да собрание рабочей молодежи.
— Суббота?
— Только бюро ячейки и шефское общество, даже в баню успел сходить.
— А в воскресенье что делал?
— На собраниях был. Утром собрание уполномоченных кооперации, а вечером собрание членов клуба… Да ты не думай, я на художественную часть не остался — ушел домой газеты читать.
— Какие газеты? — спросил Костомаров.
— За неделю газеты, по будням времени нет, — скромно ответил Шипулин.
Этот разговор шел при всех, и я не знал, то ли смеяться над подковырками Костомарова, то ли жалеть Шипулина.
Помаленечку все разошлись.
Ко мне с Климовым подошел Якушин.
— В клуб не пойдете? — пригласил он нас.
— А для чего идти-то? Не видали мы, как цыганочку пляшут? — сурово отозвался Климов.
— Уж мы лучше в пивнушку, — согласился с ним я.
На лестнице нам встретилась прежняя тройка — Жаренов, Жоржик и Витька.
— Пошли против своего… — злобно упрекнул нас Жаренов.
Климов резко обернулся, смерил взглядом всю троицу и докончил:
— Своего дерьма!
* * *
Лампочка скупо мигала под потолком. Глухая черная ночь обволакивала типографию.
Лестницы падают вниз, лестницы несутся вверх — типография живет.
Ночь. Идут годы. Часы отсчитывают секунды, годы проваливаются в прошлое. Еще одна ночь у реала.
Последняя ночь.
Недалеко от меня Климов: завтра, сосед, мы пожмем друг другу руки — простимся. Сзади меня Андриевич беседует с Якушиным: им попался трудный набор — таблицы. Тискает сегодня Архипка. Не придется тебе, брат, прописные мне подавать. Дежурный метранпаж Костомаров безучастно следит за версткой.
Мне холодно. Впервые на работе мои плечи пронизывает озноб.
И тишина. Почему тишина? Почему никто не звонит? Или мы растеряли все слова?
Последняя ночь. Завтра расчет, прощанье, пенсия: грызня со старухой, жилищное строительство, увиливание Валентины от стариковских расспросов… Скука!
Я бросил верстатку, вышел на лестницу, поглядел вниз, в пролет. Бездонный квадратный мрак не обещал жизни.
Я рванул дверь наборной, она широко распахнулась, звякнуло выпавшее стекло.
Мои сверстники и ученики, склонившиеся над кассами в грязных синих халатах, напоминали слабых синих воробьев, жадно клевавших тяжелые свинцовые буквы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31