ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Но приглядитесь, и вы поймете, что на улицу особенно не действуют страдания отдельной личности. Вы выходите из дому после потери близкого друга, но улица совершенно спокойна и тиха. Будь снаружи все так же, как и внутри, это было бы непереносимо. Улицы – место, где можно вздохнуть…
Я двинулся наконец вперед, пытаясь как-то сосредоточиться. Я шел мимо мусорных баков, в которых было полно костей и объедков. Так же люди выкидывали перед дверьми своих домов стоптанную, изношенную обувь, рваные тапочки, мятые шляпы, подтяжки и другие состарившиеся атрибуты своей жизни. Если бы ночью я здесь порыскал, то, несомненно, смог бы хорошо принарядиться в эти тряпки и обноски.
С жизнью в конуре ничего не выйдет, это ясно. Больше я не ощущаю себя псом… я скорее бродячий кот. Кот независим, он анархист, он ходит сам по себе. По ночам именно кот правит курятником.
И снова голод. Иду на яркие огни мэрии, где есть кафетерий. Заглядываю в витрины в надежде заметить хоть где-нибудь знакомое лицо. От витрины к витрине, разглядывая выставленную обувь, галантерею, трубки и прочее. Останавливаюсь у входа в метро: вдруг кто-то не заметит оброненного никеля? Подхожу к газетному лотку: вдруг удастся стянуть монетку у слепого продавца?
Проходит еще какое-то время, и я уже шагаю над обрывом Колумбийских холмов. Прохожу мимо кирпичного доходного дома, вспоминаю, что много лет назад приносил сюда заказ одному из отцовских клиентов. Помню, как стоял в огромной комнате с широкими окнами, выходящими на реку. День уже клонился к вечеру, в окнах сиял закат, и комната напоминала об интерьерах Вермера. Я помогал старику примерить одежду. У него была грыжа. Стоя посреди комнаты в шерстяном трикотажном белье, он выглядел совсем непристойно.
Вся улица под обрывом состояла из каких-то пакгаузов. А над ними, подобно висячим садам, располагались террасы богатых домов. Они висели футах в тридцати над этой жалкой улицей с ее слепыми окнами и вонючими ходами к причалам. В конце улицы я привалился к стене, чтобы помочиться. Подошел пьяный и встал рядом со мной. Он исходил мочой, а потом вдруг сложился вдвое и начал блевать. Уходя, я слышал, как блевотина шлепалась о его ботинки.
Спускаюсь по длинной лестнице, ведущей к докам, и нос к носу сталкиваюсь с человеком в форме и со здоровенной дубинкой в руке. Он хочет знать, что я здесь делаю, но, прежде чем я успеваю ответить, он уже подталкивает меня, как бы преграждая путь, и поигрывает дубинкой.
Лезу обратно, взбираюсь по лестнице вверх и опускаюсь на скамейку. Передо мной старомодный отель, здесь, кажется, живет мой школьный учитель, который хорошо ко мне относился. В последнюю нашу встречу я пригласил его пообедать, но, когда мы прощались, пришлось попросить у него никель. Он дал мне деньги – именно никель, – но при этом бросил на меня взгляд, который я никогда не забуду. Когда я был его учеником, он очень многого ждал от меня. Но этот взгляд сказал мне ясно, что его мнение обо мне резко переменилось. Он словно хотел этим сказать: «Ты никогда не сможешь совладать с этим миром».
Звезды были крупные и яркие. Я растянулся на скамейке и устремил на них внимательный взгляд. Все мои неудачи сжались внутри меня в комок, истинный эмбрион неосуществленности. Все происходившее со мной казалось теперь бесконечно далеким. Ничего не оставалось мне делать, кроме как праздновать свою отрешенность. И я начал путешествие по звездам…
Через час-другой я промерз до мозга костей, вскочил со скамейки и пошел быстрым шагом, чтобы согреться. Безумное желание пройти мимо дома, откуда меня выгнали, овладело мной. Мне захотелось знать, остались ли они по-прежнему наверху, да и вообще знать, что они там…
Шторы были задернуты неплотно, и свеча рядом с кроватью озаряла комнату тихим сиянием. Я приблизился к окну и прижал к стеклу ухо. Они пели! Пели какую-то русскую песню, от которых эта бабища была без ума. Так, там полное блаженство.
На цыпочках я отошел от дома и за углом свернул на Лав-лайн. Тропой Любви называли это место, вероятно, еще во времена Революции. Теперь это был обычный проулок, застроенный гаражами и ремонтными мастерскими. Мусорные баки темнели на земле как сброшенные с доски шахматные фигуры.
Я двигался к реке, к этой темной, угрюмой улице, текущей, как струя из уретры, между висячими садами богачей. Никто не ходил здесь по ночам – место слыло опасным.
Ни души вокруг; в проходах между пакгаузами открывались завораживающие картины жизни реки: безжизненно распростертые баржи, буксирчики, скользящие в ночи, как курящие привидения, силуэты небоскребов на нью-йоркском берегу, кучи кирпичей и досок, груды мешков с кофе. Но самым пронзительным видением было небо. Очищенное от туч, усыпанное пригоршнями звезд, оно сияло как торжественное облачение средневекового епископа.
Я нырнул под какую-то арку, прошел всего ничего и почувствовал, как по моим ногам что-то шмыгнуло: огромная крыса перебежала мне дорогу. Содрогнувшись, я остановился, и тут же вторая скользнула по моему ботинку. Охваченный паническим страхом и брезгливостью, я побежал обратно к улице. На противоположной ее стороне, приткнувшись к стене, стоял человек. Я застыл на месте, не решаясь пошевельнуться, надеясь, что эта немая фигура первой сделает движение. Но человек не двигался, он только следил за мной ястребиным взглядом. Снова мне стало страшно, но все-таки я сдвинулся с места и подчеркнуто спокойно стал удаляться. Бежать я боялся: побежишь – он кинется следом. Я шел неслышной походкой, прислушиваясь к малейшему шуму за спиной. Повернуть голову я не осмеливался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188
Я двинулся наконец вперед, пытаясь как-то сосредоточиться. Я шел мимо мусорных баков, в которых было полно костей и объедков. Так же люди выкидывали перед дверьми своих домов стоптанную, изношенную обувь, рваные тапочки, мятые шляпы, подтяжки и другие состарившиеся атрибуты своей жизни. Если бы ночью я здесь порыскал, то, несомненно, смог бы хорошо принарядиться в эти тряпки и обноски.
С жизнью в конуре ничего не выйдет, это ясно. Больше я не ощущаю себя псом… я скорее бродячий кот. Кот независим, он анархист, он ходит сам по себе. По ночам именно кот правит курятником.
И снова голод. Иду на яркие огни мэрии, где есть кафетерий. Заглядываю в витрины в надежде заметить хоть где-нибудь знакомое лицо. От витрины к витрине, разглядывая выставленную обувь, галантерею, трубки и прочее. Останавливаюсь у входа в метро: вдруг кто-то не заметит оброненного никеля? Подхожу к газетному лотку: вдруг удастся стянуть монетку у слепого продавца?
Проходит еще какое-то время, и я уже шагаю над обрывом Колумбийских холмов. Прохожу мимо кирпичного доходного дома, вспоминаю, что много лет назад приносил сюда заказ одному из отцовских клиентов. Помню, как стоял в огромной комнате с широкими окнами, выходящими на реку. День уже клонился к вечеру, в окнах сиял закат, и комната напоминала об интерьерах Вермера. Я помогал старику примерить одежду. У него была грыжа. Стоя посреди комнаты в шерстяном трикотажном белье, он выглядел совсем непристойно.
Вся улица под обрывом состояла из каких-то пакгаузов. А над ними, подобно висячим садам, располагались террасы богатых домов. Они висели футах в тридцати над этой жалкой улицей с ее слепыми окнами и вонючими ходами к причалам. В конце улицы я привалился к стене, чтобы помочиться. Подошел пьяный и встал рядом со мной. Он исходил мочой, а потом вдруг сложился вдвое и начал блевать. Уходя, я слышал, как блевотина шлепалась о его ботинки.
Спускаюсь по длинной лестнице, ведущей к докам, и нос к носу сталкиваюсь с человеком в форме и со здоровенной дубинкой в руке. Он хочет знать, что я здесь делаю, но, прежде чем я успеваю ответить, он уже подталкивает меня, как бы преграждая путь, и поигрывает дубинкой.
Лезу обратно, взбираюсь по лестнице вверх и опускаюсь на скамейку. Передо мной старомодный отель, здесь, кажется, живет мой школьный учитель, который хорошо ко мне относился. В последнюю нашу встречу я пригласил его пообедать, но, когда мы прощались, пришлось попросить у него никель. Он дал мне деньги – именно никель, – но при этом бросил на меня взгляд, который я никогда не забуду. Когда я был его учеником, он очень многого ждал от меня. Но этот взгляд сказал мне ясно, что его мнение обо мне резко переменилось. Он словно хотел этим сказать: «Ты никогда не сможешь совладать с этим миром».
Звезды были крупные и яркие. Я растянулся на скамейке и устремил на них внимательный взгляд. Все мои неудачи сжались внутри меня в комок, истинный эмбрион неосуществленности. Все происходившее со мной казалось теперь бесконечно далеким. Ничего не оставалось мне делать, кроме как праздновать свою отрешенность. И я начал путешествие по звездам…
Через час-другой я промерз до мозга костей, вскочил со скамейки и пошел быстрым шагом, чтобы согреться. Безумное желание пройти мимо дома, откуда меня выгнали, овладело мной. Мне захотелось знать, остались ли они по-прежнему наверху, да и вообще знать, что они там…
Шторы были задернуты неплотно, и свеча рядом с кроватью озаряла комнату тихим сиянием. Я приблизился к окну и прижал к стеклу ухо. Они пели! Пели какую-то русскую песню, от которых эта бабища была без ума. Так, там полное блаженство.
На цыпочках я отошел от дома и за углом свернул на Лав-лайн. Тропой Любви называли это место, вероятно, еще во времена Революции. Теперь это был обычный проулок, застроенный гаражами и ремонтными мастерскими. Мусорные баки темнели на земле как сброшенные с доски шахматные фигуры.
Я двигался к реке, к этой темной, угрюмой улице, текущей, как струя из уретры, между висячими садами богачей. Никто не ходил здесь по ночам – место слыло опасным.
Ни души вокруг; в проходах между пакгаузами открывались завораживающие картины жизни реки: безжизненно распростертые баржи, буксирчики, скользящие в ночи, как курящие привидения, силуэты небоскребов на нью-йоркском берегу, кучи кирпичей и досок, груды мешков с кофе. Но самым пронзительным видением было небо. Очищенное от туч, усыпанное пригоршнями звезд, оно сияло как торжественное облачение средневекового епископа.
Я нырнул под какую-то арку, прошел всего ничего и почувствовал, как по моим ногам что-то шмыгнуло: огромная крыса перебежала мне дорогу. Содрогнувшись, я остановился, и тут же вторая скользнула по моему ботинку. Охваченный паническим страхом и брезгливостью, я побежал обратно к улице. На противоположной ее стороне, приткнувшись к стене, стоял человек. Я застыл на месте, не решаясь пошевельнуться, надеясь, что эта немая фигура первой сделает движение. Но человек не двигался, он только следил за мной ястребиным взглядом. Снова мне стало страшно, но все-таки я сдвинулся с места и подчеркнуто спокойно стал удаляться. Бежать я боялся: побежишь – он кинется следом. Я шел неслышной походкой, прислушиваясь к малейшему шуму за спиной. Повернуть голову я не осмеливался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188